И ты понимаешь, что конкретно так деформирован, когда надпись «ЧАСТНАЯ ТЕРРИТОРИЯ» вдруг вызывает в тебе светлые, тёплые чувства.

@темы: Teen Wolf, Из моря

---

"Страна N своим существованием доказала, что кочевой народ может создать цивилизацию" - так меня учили на уроках истории. До сих пор смеюсь и плююсь. Ничего этот народ не создал, как индейцы, монголы и прочие, ему просто повезло, что ужасные обстоятельства и гнёт Империи заставили когда-то все племена осесть.
Брак всех этих людей в том, что каждый хочет занимать место босса, пожинать лавры и при этом нихрена не делать, ни до, ни во время, ни после.

@темы: Из моря

---

Аккумулятор сел, атомная станция ёбнула и распрощалась, не знаю, как ещё это можно описать. По ощущениям - вакуум. Я едва ли могу нацарапать простой пост в этот несчастный бложек, потому что мысли выстраиваются в ряд так же успешно, как первоклассники. Я будто пытаюсь выжать вес, который мне не взять. Не могу поймать поток, не могу решить, какую же картину желаю создать, и единственно верное решение в данной ситуации - положить болт.

@темы: Из моря

---

Есть что-то трогательное и невероятно правильное в том, что приветствие означает "я тебя вижу". Потому что мы со своим "здравствуйте" слишком часто молчим и притворяемся потом, что в комнате больше никого нет.

@темы: Из моря

---

Больница, частная клиника, церковь - как будто попадаешь в цыганский табор. Везде танцы, ай-на-не-на-не, спешка, конвейер, и деньги, деньги, деньги, люди смотрят тебе в глаза, и ты видишь, что им в принципе до пизды, кто ты есть, главное, чтобы ты платил. Быстро, сейчас, а потом можешь исчезнуть, умереть.

Главврач в больнице орёт на фельдшеров за то, что они едут на вызовы и привозят людей, которые потом отправляются в другие отделения. Мужчину за семьдесят скидывают с рук на руки, от онкологии к урологу, кардиологу и обратно, лишь бы отвязаться, невзирая на волокиту, изматывающие процедуры и тонны выброшенных лекарств. Никто не в состоянии поставить точный диагноз, потому что учились и учили хуёво, и выписать дешёвое лекарство, а не то, о котором договорились с аптеками.

К чёртовой матери деньги, собственно, рубль падает, как будто он живой, и я мотаюсь по обменникам вторые сутки, но разве нет желания, не ради бумаги, а хоть бы и за неё, хоть раз сделать что-то нормально, сделать правильно и до конца.

Проблема этого мира в том, что люди занимаются не теми вещами, которые заставляют их гореть, сидеть по ночам за книгами и вгрызаться в поток жизни. Верните народам их одержимость.

На крестины ребёнка родителям в церкви суют четыре огромных свечи, ещё по мелкой в руки, подставки напрокат, и песню отдельно, и всё обязательно в нашем храме.

Кто-то подделывает документы о расходе бензина, кто-то позволяет строить на мягком грунте жилой комплекс, который обвалится через полгода после открытия, кто-то выводит вентиляцию из туалета в жилую комнату. Платье с воротничком имеет больше значения, чем дружелюбная улыбка, собственный гонор ценнее, чем банальная вежливость и мир во всём мире. Я сейчас похож на долбанного моралиста и зануду, и мне почти стыдно, но гляньте, ведь в борьбе чёрного и белого всё почему-то сбилось в грязно-коричневый.

И самое дерьмовое во всём этом то, что никто, сука, никто не становится от этого счастливее. Не наслаждается тем, что он делает, не радуется совершённому, не ищет пользы, а тащит только свою бренную тушу каждый день сквозь позор, стыд, страх и отвратительную гниль, чтобы потом сложить её, красиво упакованную, в гроб.

@темы: Из моря

---

«Но не подобные ли споры всегда вели к кровопролитиям и революциям? Еще и не из-за такого крушились города, а миллионы мучеников шли на плаху, лишь бы ни йоты не уступить от отстаиваемых истин. Нет в нашей груди страсти сильней, чем желание заставить другого думать так же, как думаем мы сами. Ничто так не отравляет счастье, так не приводит в ярость, как сознание, что другой ни в грош не ставит что-то для нас драгоценное. Виги и тори, консерваторы и лейбористы за что и бьются, как не за престиж? Не любовь к истине, но желание настоять на своем поднимает квартал на квартал, заставляет один приход мечтать о гибели другого. Каждый желает одержать верх. Собственное спокойствие, самоутверждение – важнее торжества истины и добродетели… но оставим-ка мы эти прописи историку, ему сподручней ими пользоваться, да и нудны они, кстати, как стоячая вода».

© Вирджиния Вульф «Орландо»

@темы: ©

---

И раз за разом я совершаю одну и ту же ошибку: предполагаю, что кому-то в этой грёбанной жизни не насрать.

@темы: Из моря

---

©

Вар, не обижайтесь, но мне кажется, именно так наше общение видели бы со стороны

@темы: Ништяки

---

Но мы-то с тобой знаем, что подставить вторую щёку означает позволять кому-то себя бить.

@темы: Из моря

---

В моём мире может твориться дохрена "значимых вещей" - я могу провалить свой первый классный час, могу получить письмо о том, что мой джоб оффер не прошёл проверку, или температура падает с каждым днём всё ниже, или первая тысяча слов в новой работе никуда не годится - но ничего этого здесь не будет, потому что мне постоянно кажется, что если я не напишу о чём-то в блог, оно просто исчезнет. Чего-чего, а прошлое я за собой таскать очень не люблю, этот чемодан должен быть лёгким.

@темы: Из моря

---

«Этот пришелец из космоса серьезно изучал христианство, чтобы узнать, почему христиане легко становятся жестокими. Он решил, что виной всему неточность евангельских повествований. Он предполагал, что замысел Евангелия был именно в том, чтобы, кроме всего прочего, учить людей быть милосердными даже по отношению к ничтожнейшим из ничтожных.

Но на самом деле Евангелие учило вот чему:
прежде чем кого-то убить, проверь как следует, нет ли у него влиятельной родни?»

© Курт Воннегут «Бойня номер пять, или Крестовый поход детей»

@темы: ©

---

Меня всегда ужасал тот факт, что люди видят и воспринимают всё неправильно. Ты говоришь: "У меня никогда не было настоящих проблем", подразумевая, что ты комнатная мимоза, ни разу не голодавшая, не битая и не сталкивавшаяся с суровой реальностью. А они думают, что это заявление человека, которому море по колено. Или ты вежливо пытаешься отделаться от ухажора, а выглядит это для него как заигрывание.
Или, например, на свадьбе моей тётки. Я сидел рядом с матерью и знал, что в её рюмке вместо водки минеральная вода, потому что мама дура, которая бросила пить, но решила не привлекать к этому внимание. И когда мне, посреди танцулек, зверски захотелось пить, я легким движением тяпнул минералки из маминой рюмки. И не поморщился. Одиннадцать лет, розовое платье, а по другую сторону стола моя прабабка и ещё несколько ахуевших людей. Угадайте, что они по сей день обо мне думают?

@темы: Из моря

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

«По границам»

Название: По границам
Автор: Korolevich Elisei
Фандом: Teen Wolf
Пейринг: Дерек Хэйл/Стайлз Стилински
Рейтинг: NC-17
Размер: ~26 000 условных слов
Статус: закончен
Саммари: Голодные волки, поселившиеся внутри, требуют огня, гонят вперёд, и из штата в штат за Дереком стелется след из пепла и праха. В четырёх стенах обугливаются и сгорают тела, а вместе с ними мечты, надежды и любовь, и это так же приятно, как в первый раз, когда он придушил Кейт и спалил вместе с домом. Не важно, Колорадо, Оклахома или Джорджия, маршрут не имеет значения. Разве что, заехав случайно в Сидар Сити, Дерек, вместо огня, получает Стайлза.
Дисклеймер: ни на что не претендую, надеюсь, меня не побьют
Предупреждение: ООС, обсценная лексика, горы трупов, маньяки, отсутствие здравого смысла
От автора: Это не пропаганда. Во всяком случае, не того, о чём можно подумать в первую минуту. Я не могу клясться, но постараюсь больше не писать про убийства.

Ссылка на фикбук, там более или менее бечено.

Развернуть

Тошнота появляется тогда, когда уровень отвращения доходит до наивысшей точки, и организм получает сигнал о том, что нужно немедленно избавиться от того, что попало внутрь. Но что, если это ты внутри?

Стайлза тошнило от этих стен. В каждом детдоме или исправительном интернате для особо тяжёлых случаев — учреждении, как их называли, — они были одинаковыми. Краска, потёртости, следы грязи, плакаты, стенгазеты и стенды. И везде одно и то же, будто перечитывать брошюру о туберкулёзе в сотый раз подряд.

— Эй, расстегни этот чёртов пояс, — шепчет Скотт, нетерпеливо дёргая шлевки. Стайлз чувствует его дыхание у своего уха и мягкие, почти нежные поглаживания по футболке. Как трогательно.

— Знаешь, чувак, завязывай, я передумал.

Сначала кажется, что дело в людях, и здания вовсе ни при чём. А потом оказывается, что этот мнимый оплот безопасности — в котором тебе не принадлежит твой собственный сон, твоя еда и твой голос, — до самой кладки пропитан этой людской тоской и злобой. Как медовые коржи торта. И вся эта мерзость липнет к тебе, и просачивается под кожу, и течёт по венам. И именно её отторгает организм каждый раз, как ты берёшься за одну и ту же раму, чтобы покурить, долбишь тот же рваный баскетбольный мяч или смотришь утром в тот же потолок.

— Стайлз, ты охренел? — пальцы сжимаются на горле, намёк на нежность растворяется вместе с пространством для воздуха в трахее. — Ты же сам меня сюда завёл, я сделал, как ты просил, а теперь ты очкуешь?

— Забавно, что ты выбрал именно этот глагол, — Стайлз растягивает свой лягушачий рот в улыбке, Скотт хороший парень, последние шесть месяцев был, даже когда ещё не начал забираться к нему в штаны, и он так стойко его ждал, поискал бы Стайлз девку, которой бы позволили вертеть собой полгода.

Поискал бы Стайлз девку, которую бы с такой нежностью прижимали к земле.

— Я не сделаю тебе больно, слышишь, я обещаю, — увещевает Скотт, всё так же сжимая горло, до чёрных, чётких синяков. — Эй, ты же знаешь, как я к тебе отношусь...

"Конечно, знаю", — думает Стайлз. Своей боли он никогда не боялся.

В парке такое хорошее освещение, почти все фонари целы, а они со Скоттом в тени, в укромном месте, под деревом, вот только на ветвистых корнях лежать неудобно, да и кора неприятно трёт, даже через толстовку. Но это можно пережить. Многое можно пережить.

— Ну же, — у Скотта дрожат от возбуждения руки, и кончается терпение. Стайлз его не винит, у него бы и на меньшее не хватило, на самом деле, и сейчас не хватает, и он начинает вырываться. Слишком вяло, что бы Скотт понял, что это не та игра.

Шов с боку на футболке трещит, но не рвётся, Скотт наваливается сверху, копошится, звенит пряжка его ремня — надо же, какой быстрый. Стайлз не уверен, что Скотт понимает, что делает, когда прикладывает его затылком о толстый корень. В конце концов, они ведь друзья. Стайлз шарит рукой по земле, подворачивающиеся камни все слишком гладкие и лёгкие, все не те.

Когда ты закрываешь глаза, то потом, открывая их, почему-то ожидаешь увидеть совсем другое место.

Стайлз уверен, что Скотту страшно. МакКол ведь отличный парень, из тех, кого легко контролировать, если знать, как и кто тянется к свету. Но его, этого света, увы, не всем хватает. На Стайлза вот не хватило.

Паника — вещь очень неприятная, одна из самых сильных эмоций, способных сдвинуть крышу, Стайлз любит эмоции, но вот панику — нет. Её сложно скрыть. Особенно если с тебя сдирают джинсы и тычут хером промеж ног, а там ни намёка на вагину или смазку. Стайлз пытается оттянуть Скотта за волосы. Страх похож на огонь, страх вливается в кровь и делает тебя предельно живым. Был бы Стайлз женщиной, он бы уже весь тёк.

Скотт в душе романтик, прямо Джейн Остин с её двумя свадьбами на книгу, но то, как упорно он пытается совершить акт насилия, портит его характеристику. А ведь наверняка всё потому, что он Стайлза любит. Думает, что любит. Что ж, если ты живёшь в детдоме, то ты постоянно голоден. До еды ли, денег или любви.

— Скотт, пожалуйста, стой... С-сука, да прекрати же! — Стайлз бьёт куда попало, но воздуха мало, и глаза на мокром месте, что-то он совсем расклеился. Всё эти грёбанные стены.

Сухие пальцы проталкиваются в сжатый сфинктер, тянут до боли, Скотт сильнее, не отпихнуть. Стайлз сейчас наверняка жалок, как ребёнок, с зарёванным лицом и дрожащими губами. Он знает, что будет орать, ещё громче, чем сейчас, и ведь никто не услышит, он так хорошо выбрал место. А потом придётся орать в подушку, гораздо громче, потому что сознание собственной глупости сделает ему больнее, чем рваная дырка. Впрочем, сравнение неудачное.

— Я так люблю тебя, — выдыхает Скотт, идиот чёртов, а потом почему-то брызгает на Стайлза кровью.


По ночам в городских парках гуляют только маньяки, двинутые собачники с бульдогами и бесстрашные работницы комбинатов, которые предпочитают сокращать дорогу и экономить на автобусах. Двум трахающимся подросткам там совсем не место, и когда кровь начинает бить фонтаном, Дерек всё ещё не может объяснить себе, какого хуя он делает. Парнишка хрипит, заваливается на спину, его пальцы бесполезно скользят по шее; такую рану не зажать руками, но он точно умрёт прежде, чем вспомнит школьный курс медподготовки.

Дерек с секунду наблюдает за его трепыханиями, а потом всё же прижимает к земле и всаживает нож под рёбра. Руки тонут в горячем и скользком, промокают перчатки. Чего Дерек не выносит, так это грязной работы. В отличие от ножа, огонь не оставляет за собой много мусора.

Равнодушный стрёкот цикад перемежается с шорохом травы под ногами и шуршанием одежды. А ещё кто-то тихо подвывает. Дерек опускает голову и выдыхает, он совсем не хочет поворачиваться на звук, но раньше надо было думать. Впрочем, он и думал. Но делал всё равно наоборот.

Тот, второй, сидит на коленях и зажимает рот двумя руками, сильно, будто пальцы могут удержать эту булькающую истерику. Шок выбелил его кожу до грани серого, лицо будто светится в темноте, и два росчерка-пятна алеют на щеках, наравне с брызгами крови. Чёрный, белый и красный — красивая картина, настолько, что Дерек позволяет себе посмотреть подольше. Он много видел их, таких, испуганных до усрачи или убитых горем — пока ещё только горем, — но мальчишка оказался самым... красивым. Особенно блестящие от слёз глаза.

Никогда не знаешь, чего же люди боятся больше: боли, смерти или убийства. Дерек мельком смотрит на спущенные на бёдра джинсы, на полустащенное бельё и влажные пятна на футболке; парень мог бы всё это и поправить, но не каждый же день видишь, как твоему насильнику перерезают горло, наверняка выбивает из колеи.

Дерек уверен, что всё это из-за глаз. Он стоит и не шевелится, будто боится спугнуть, рукоять ножа приятной тяжестью наполняет руку, а мальчишка перестаёт подвывать, подтягивает штаны и подползает к трупу. Он смотрит неотрывно, словно ничего не хочет упустить, натуралист хренов, это не шок и не истерика, Дерек знает разницу, поэтому ничего не делает, даже когда мальчишка протягивает дрожащую руку и обхватывает горло своего дружка. Дереку почти интересно. Разрезанное мясо и кровь хлюпают, довольно отвратительно, и там уже точно не нащупать остаточный пульс.

— Он мёртв, — говорит Дерек, сам не знает зачем, но мальчишка хлюпает носом и кивает, как послушный ребёнок.

— Ага, — вздыхает он рвано и утирает лицо грязной ладонью. А потом плюхается на задницу и, задрав голову, смотрит Дереку прямо в глаза. Снизу вверх. И изучает, откровенно, не нагло и без вызова, но пристально, не стесняясь, да и чего теперь смущаться, после такого. Стоило бы и ему вогнать нож под рёбра. Но Дерек не хочет.

Мальчишка видит его лицо, он и жертва, и свидетель, и виновник, но Дерека всё это не особо волнует. Не по-настоящему.

В парке тихо, как на кладбище — что ж, это уже почти могила на одного, — и облака светлой пеленой накрывают город. Дерек знает, что ему уже давно следует уходить, но что-то пробуждает в нём желание остаться и посмотреть — очень схоже с тем, что он чувствует, глядя на огонь.

У мальчишки блестят глаза, и вовсе не от слёз, блеск такого рода не спрятать за густыми ресницами, не загнать вглубь, и Дерек не может представить, откуда он мог взяться у этого пацана.

— Что будем делать? — спрашивает мальчишка, даже не пытаясь обуздать этих чертей. Что бы там ни было у него внутри, оно пользуется неограниченной свободой.

— А что ты предлагаешь? — Дерек присаживается на корточки и сцепляет руки с зажатым в них ножом, кровь капает с лезвия на траву, а мальчишка — смешной — всё равно не боится. Не больше, чем до этого.

— Избавиться от тела? — тянет тот неуверенно.

— Да пусть лежит. Здесь столько следов, что начисто не убрать. К тому же, куда мы его денем? — Дереку нравится эта непринуждённая беседа на краю парка, впору бы заподозрить в себе нудиста, потому что вот он — обнажённый, неприкрытый десятком социальных масок — смотрит кому-то в глаза и говорит вслух то, что всегда держал только в мыслях.

— А как же полиция? Найдя тело, они будут искать убийцу.

— Конечно. Но у них, как правило, много трупов, целая очередь. И не думаешь же ты, что каждый зачуханный криминальный отдел похож на те, о которых снимают сериалы?

— Ты уже делал это раньше, — догадывается мальчишка, и это так забавно — наблюдать за выражением его лица. — Твою мать, да точно же, и не один раз! Поэтому ты такой спокойный, тебе не впервой.

— Не стану отрицать.

Читать мысли легко, они бегут по лицу, как изображение с прожектора, Дерек улыбается — портит суровый образ — и ждёт, когда же мальчишка попытается убежать. Но тот только облизывает губы и теребит пальцами растянутый ворот футболки.

— Меня ты тоже убьёшь? — удивительно наивный вопрос для свидетеля преступления. Дерек закатывает глаза и крепче сжимает нож.

— Думаешь, стоит?

— Я бы убил, — мальчишка кивает и тут же вздрагивает, выставляет вперёд руки. — Ой, нет, не слушай меня! Блять. Ты же меня спас, от Скотта, смысл тебе меня убивать. Только если ты... — он сбивается с мысли или сбивает Дерека, специально. — А зачем ты вообще это сделал?

В действительности, он просто захотел. Желания бывает трудно объяснить, они появляются как что-то чёткое, сформировавшееся, готовый продукт подсознания. Желания — это как стая голодных волков под твоей дверью. Либо накорми, либо застрели. Дерек всегда кормил своих волков.

На этот раз эти твари совсем обнаглели.

— Не знаю, — говорит он, разглядывая мальчишку. — Просто ты так отчаянно перебирал камни, решая, каким же ударить. Искал потяжелее?

Жестикуляция должна помогать выражать мысли, а не заменять процесс полностью, Дерека уже начинают раздражать мельтешащие руки, когда мальчишка говорит, дёрганные пальцы, когда он кусает ногти или тянет одежду. Но он не пытается их сломать или просто перехватить. Мальчишка глядит исподлобья и будто спрашивает, действительно ли камни — единственная причина.

И, наверное, у него есть свои ответы, потому что в какой-то момент он начинает смотреть на Дерека по-другому.

Дерек глубоко вздыхает и поджимает губы, он не знает, что ему с ним делать.

— Слушай, если не надо его никуда тащить, — парен указывает на своего мёртвого друга, — может, я тогда пойду? Расстанемся по-доброму и всё такое.

— А тебе есть, куда идти?

Одежда с чужого плеча, вихрь на голове, Дерек знает ответ, читает его в движениях, в складке меж бровей. На мгновение кажется, что мальчишку стошнит — говоря честно, давно пора, — но он держится, сглатывает и снова кусает пальцы.

— Я мог бы придумать что-нибудь, — говорит он, нервно пожимая плечами, и бросает взгляд куда-то в темноту.

— Например?

— Пойти с тобой.

Ему страшно, это легко заметить, иначе что же кроется за всей этой нервозностью, но, когда мальчишка зажимает лезвие двумя бледными пальцами и скользит вдоль, счищая кровь, рука не дрожит.

У Дерека никогда нет особого плана, он любит свободу и импровизацию, с ними ощущения острее, но у него есть свои жёсткие рамки, созданные банальной необходимостью. Сидар-сити — просто очередной город, приехав сюда, Дерек ничего от него не ждал, а он взял и подсунул ему этого мальчишку. Который никуда не вписывается, не подходит под шаблоны и лезет за рамки. Он — словно чёрная клякса на белом листе, цепляет взгляд, цепляет мысли.

— С чего ты взял, что я возьму тебя с собой? — Дерек умеет сбивать спесь, это легко, если у тебя от природы лицо уголовника. — Тебе, кстати, может очень не понравиться место, в которое ты попадёшь.

Мальчишка улыбается, приподымает брови, будто услышал глупую шутку, и Дереку становится всё интереснее и интереснее.

— Чувак, я в такой жопе побывал, что тебе нечем меня пугать. Ну, разве что этой клёвой железкой у тебя в руках, но, давай по-честному, если бы ты собирался меня убить, то уже сделал бы это.

Дерек пожимает плечами.

— Может, я люблю мучить людей?

— Не-а, — говорит мальчишка уверенно. — Тогда бы ты не стал добивать Скотта.

Не такое уж красивое имя, чтобы так часто его повторять, особенно когда труп остывает совсем рядом, а на футболке не высохли пятна смазки. Дерек смотрит на мальчишку долгие десять секунд, пытаясь понять, что с тем не так, какая же деталь должна быть сломана. Никто в здравом уме не пожелал бы остаться с человеком, который только что, на глазах, кого-то зарезал. На такое идут только те, у кого позади стена, а перед глазами дуло пистолета. Но чем дольше Дерек смотрит, тем отчётливее понимает: он хочет забрать мальчишку себе. С самого начала, как только услышал его крики и возню под навалившимся сверху парнем.

— Как тебя зовут? — спрашивает Дерек, и мальчишка подпрыгивает на месте.

— Стайлз, — отвечает он, неловко улыбаясь. — Стайлз Стилински.

Дерек хмыкает, вытирает нож о траву.

— Давно придумал?

— Лет в девять, — ни следа смущения.

— Ладно, Стайлз, — вздыхает Дерек, смиряясь, и кивает в сторону тела. — Отбивался ты слабовато, но синяки на нём оставил. Следы борьбы есть. Теперь обшарь карманы, забери деньги, и пойдём.

Тусклый свет фонарей дрожит в темноте, Дерек убирает нож и стягивает перчатки, протягивает руку и помогает Стайлзу подняться. Мальчишка оказывается совсем не мальчишкой — почти одного с ним роста, и худющие плечи достаточно широки. Красивый, думает Дерек, бесстыдно красивый. Даже интересно, каким будет выражение его лица, когда ему придётся обыскивать тело бывшего друга.

В последний момент, когда мальчишка разжимает пальцы чтобы отойти и заняться делом, Дерек дёргает его на себя, прижимает, практически нос к носу, и говорит:

— Сейчас ты идёшь со мной. Но, запомни, скорее всего, когда-нибудь мне придётся тебя убить.

Теперь Стайлз не улыбается, понимает серьёзность предупреждения, но Дерек чувствует, что это уже не он тянет мальчишку, это тот прижимается к нему, и тёплое дыхание опаляет губы:

— Конечно. Это по-честному.

Дерек усмехается. Он понимает, что забрал бы мальчишку, даже если бы тот не согласился. Связал и запихал в машину. Может быть, в один багажник с телом. Опыта в похищении людей у него ещё не было, но в жизни, говорят, надо всё попробовать.

___________________________

— Один биггер, два боксмастера из тостера и баскетдуэт. Из напитков один «американо» и один «экспрессо», — перечисляет Дерек, медленно постукивая пальцами по рулю, и брюнетка, похожая на белку, запихавшую за щёки пару орехов, мило улыбается ему, сверкая глазками из-под фирменного козырька KFC. Она не знает, что расплачиваться с ней будут кровавыми деньгами. Да и откуда ей, бумажки Скотт держал в заднем кармане, на них ничего не попало.

Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы заподозрить, что что-то, блять, не сходится. Если ты умеешь запихивать кубик в квадратную дырку, а шарик — в круглую, то понимаешь, что хмурый небритый бугай в застиранной майке и свеженькая Шеврале Камаро представляют собой маловероятное сочетание. Стайлз всегда был неплох в физике, но, видимо, его расчёт погрешностей оставляет желать лучшего, потому что вот она, шикарная чёрная детка, сверкает в лучах утреннего солнца. И это почти пугает, вообще, день его пугает, днём всё иначе, будто ты трезвеешь и видишь сотни стен, не замеченных ночью. И тебе становится страшно, потому что ты, мудила, ничего не продумал, встал не на ту кочку на болоте, и всё это очень, очень серьёзно.

Если бы Стайлз не жил последние лет пять так, будто каждый день был последним, то определённо зассал бы.

А так ему всего лишь неловко, он будто провалился в ёбанную кроличью нору, или его мир наехал на параллельный или что-то ещё в этом роде. В кожаном салоне полно места, даже слишком, выделенного на него одного-то хватает за глаза, Стайлз старается не раскрывать рта, чтобы поток восторгов не прорвался наружу, водит пальцами по сидению и думает, кого нужно убить, чтобы получить такую тачку. Думает чисто практически. Вообще-то, к этому уютненькому салону легко привыкнуть.

— Есть какая-то уважительная причина, почему твой нос находится ниже уровня приборной панели, или это своеобразное проявление инфантилизма? — спрашивает Дерек хмуро и, не дав Стайлзу рта раскрыть, пихает ему пакет с едой.

— Это груз вины, чувак, он давит, понимаешь ли, — Стилински вдыхает богатый аромат фастфуда и пытается сесть ровно. Камаро плавно трогается и выруливает на дорогу. — Я пережил самую страшную ночь в своей жизни, подобное просто так не проходит. Мне надо порефлексировать, разобраться в себе, возможно, сходить к психотерапевту... Твой "американо"?

— Экспрессо.

— Блин. А поменяться?

— Не нравится — выкинь.

— Судя по твоему тону, у меня нет выбора. Демократия умерла, дорогой Токвиль, — вздохнул Стайлз. — Сенсация для первой полосы, а я без издательства.

— Репортёров ещё позови, — средь бела дня Дерек куда менее дружелюбен, чем с ножом в руках, то ли он не выспался, то ли дело в этой ахуенной кожаной куртке, которую он натянул перед выходом из мотеля. Дерек в принципе оказался не таким, каким Стайлз его себе нарисовал, чуть меньше от Мерелин Монро, чуть больше от Вин Дизеля, плюс он был старше лет на пять-шесть минимум. И вёл себя так же. Но Стайлз его прощает. У Дерека есть нож.

— Иисус, как же давно я не ел всякой такой отравы. Ну, в смысле, отравы-то я жрал порядком, ты не представляешь, какую только дрянь они не кладут в эти чёртовы пюре. Но до богомерзкого фастфуда добраться бывало трудно, — повествует Стайлз, вытаскивая свой боксмастер. Аромат жареной курицы наполняет машину до отказа. — Ох, как бы не сожрать собственные пальцы.

Мягкая помидорка вываливается из свёртка и шлёпается на затасканные джинсы. За окном мелькают малоэтажные дома и деревья в железных оградках, Дерек переводит взгляд с падшего овоща на Стайлза и чересчур спокойно предупреждает:

— Испачкаешь салон — заставлю вылизывать.

Звучит банально, но Стайлз ему верит. У Дерека такие глаза, что ему нельзя не верить. Вот и довыбирался камней. Трогательно.

— Замётано, — соглашается Стайлз, подбирает помидоринку и, выдохнув-таки, закидывает в рот. Дерек снова сосредотачивается на дороге, щурится на пляшущие по капоту блики, и только уцелевший ещё здравый рассудок не позволяет спросить, а что надо будет сделать Стилински, если он испачкает самого Дерека.

Пейзаж сменяется так же стремительно, как жизнь Стайлза в последние двенадцать часов; вот улицы мелькают впереди, а вот они уже в зеркале заднего вида, давятся своими магазинчиками, стриженными деревьями и разделительной полосой. Если не моргая смотреть на небо через лобовое стекло, то кажется, что не было никогда долбанных серых стен, серых людей и серых лет, то было ненастоящим, просто дерьмовый сон. Идеальный вариант: никакого прошлого и светлое будущее. Но Стайлз не согласен смириться с тем, что он проспал шестнадцать лет, поэтому он с упорством мазохиста цепляется за вчерашний день, последнюю неделю, прошлый год, вспоминает ярко и мучительно, как в грязь ныряет, и от этого настоящее кружит голову, будто шампанское.

О, нет, Стайлз понимает, что всё не так радужно. Он сидит в одном автомобиле с убийцей, и, говоря честно, у него нет ничего, кроме стоптанных кед и его жизни, да и та для всех, кроме него самого, представляет сомнительную ценность. Более того, он теперь однозначно замешан в преступлении, и уже через сутки его объявят в розыск — либо как без вести пропавшего, либо как преступника. Любой нормальный парень, даже не взращенный в тех же кругах, что и Стайлз Стилински, уже давно дал бы стрекоча, забился в тихую дыру и пересидел бы там нужное время.

И не то, чтобы Стайлз не пытался.

В мертвенно-бледном свете ламп, тянувшихся по коридору мотеля, Дерек предстал перед ним во всей своей красе. Небритый, растрёпанный, в старых дранных джинсах... его можно было принять разве что за сезонного рабочего из Мексики или с Кубы, какого-нибудь каменщика на стройке. Надежда, покой и мир не входили в связанный с ним ассоциативный ряд, и, заходя в номер и стаскивая кеды, Стайлз думал, что ни за что не уснёт, что придётся опять пялиться в потолок, пусть и не такой убитый, как в детдоме. А вырубился ещё до того, как его голова коснулась подушки. И этот сон был самим глубоким, самым сладким и спокойным из всех, что он помнит. Стайлз уснул в одной комнате с убийцей и чувствовал себя в безопасности — ощущение, полностью им забытое, утрачено вместе с понятием семьи. Утром, проснувшись, он обнаружил, что Дерек безмятежно сопит на диване, а дверь не заперта. Хочешь — иди, великое искушения для тех, кто по достоинству может оценить свободу. И, вместо того, чтобы тихо свалить, Стайлз плотнее задёрнул шторы и пошлёпал в ванную.

А теперь вот он несётся на скорости под восемьдесят километров в час, в машине, которую не увидеть в тех районах, по которым он гулял, и в руках у него полно еды, за которую не нужно бороться. Кажется, судьба вознаграждает его за правильный выбор.

— Эта дорога ведёт на шоссе из города, не так ли? — Стайлз отхлёбывает кофе и провожает взглядом указатели; ему не то чтобы очень нужен ответ, но Дерек молчит, как суровый агент ФБР из патриотического фильма, и это чертовски скучно, особенно если сравнивать с прошедшей ночью. — Знаешь, в Америке общая протяжённость дорог примерно шесть с половиной миллионов километров. Ахуеть, правда? Мы могли бы не строить города, а колесить по континенту в фургонах. И тогда бы это была не страна адвокатов, а страна автомехаников. Кочевой отпрыск Европы. И немного Африки.

По лицу Дерека видно, что он жалеет, что не взял Стайлзу сироп. Или кляп.

— Ты не особо улыбчивый, да? — Стайлз вскидывает одну бровь и снова сползает по сидению, машина высший класс, но чтобы найти удобное положение, всё равно приходится повертеться. — Говорят, люди, которые прячут свои эмоции, просто очень чувствительные. Они защищают свой внутренний мир от внешней агрессии. Или внешний мир от внутренней агрессии. Должно быть, зависит от ситуации, но я не помню.

— Никогда о таком не слышал. Зато ты, я заметил, особо разговорчивый, — хмыкает Дерек, и выглядит всё это так, будто у него на пассажирском восьмилетний ребёнок.

— Да нет, — отвечает Стайлз, но тут же исправляется. — Ну, да. У меня в голове слишком много мыслей, их надо сбрасывать, а то я свихнусь.

— И ты кидаешь весь этот балласт на кого попало.

— Пф, ты просто не сечёшь мои критерии отбора, — Стайлз отмахивается кусочком курицы, он из тех, кто всегда носит непринуждённость с собой, и даже Дерек в одном с ним замкнутом пространстве не напрягает. Наоборот. — Блин, ты хоть бы радио слушал, в тишине же такая тоска. Тебе повезло, что Стайлз Стилински теперь с тобой. Я скрашу твои серые будни.

"И красные тоже", — додумывает парень, ловя себя на мысли, что смотрит Дерека, как кино. Пару однообразных кадров. Рассматривает вот уже десять минут. Дерек, в своей замызганной майке и отменной кожанкой, — это что-то новое в его грубой, убогой реальности, трещина в бетонной стене бытия, и Стайлзу хочется запустить туда пальцы, расковыривая, кроша и ломая ногти.

— Слушай, а зачем я тебе нужен?

Зажаренная курица хрустит удивительно громко, нелепая рамка для затянувшейся паузы. Дерек раздумывает, то ли над причиной, то ли над ответом, Стайлз предпочёл бы второе — нет, — он предпочёл бы какую-нибудь сопливую ерунду типа 'Хрень, конечно, но я просто почувствовал, что мы обязательно должны быть вместе'. Но ты никогда не слышишь того, что бы хотел услышать, если только не окружён льстецами, поэтому Стайлз предпочитает убедить себя в том, что ему плевать. Это у него всегда хорошо получалось.

— Да хрен его знает, — Дерек отвечает нехотя, будто вообще не следовало затрагивать эту тему — сдирать корку с незажившей коленки, но без этого не появится шрам.

— Значит, не для чего, — Стайлз словно подводит итог и сам удивлён такому результату. — Жаль. Утомительная череда бессмысленных переходов по рукам, от интерната к интернату, от детдома к детдому и, для разнообразия, в машину к подозрительному чуваку, продолжается. Конечно, новый стиль мне нравится куда больше. Серьёзно, сидя в такой тачке, можно смириться, что ты на хрен никому не сдался.

Есть, наверное, какое-то кодовое слово, пароль, услышав который, Дерек улыбается. Усмехается, во всяком случае, и вот от этого образ брутального отморозка даёт трещину.

— Если тебя утешит, по мне тоже никто плакать не станет, — говорит он, так, словно его этот факт забавляет. Стайлзу зверски хочется забраться в его мысли и провести инвентаризацию, потому что из-за Дерека уж наверняка многие проливали слёзы. Слёзы боли.

— Ммм, знаешь, а давай я о тебе поплачу? Когда-нибудь там, потом, если обстоятельства сложатся, — предлагает Стилински, подаваясь вперёд. — Нет, серьёзно. У меня даже повод есть скорбеть.

— Ещё не хватало, чтобы ты снова ревел.

Дерек не отвлекается от трассы, не смотрит на Стайлза, не добавляет никаких проникновенных слов, но у Стилински всё равно румянец обжигает щёки, и глупое сердце ёкает в груди.

— Гм, ладно. Это очень мило с твоей стороны. В смысле, не ты милый, а твои поступки, — Стайлз вспоминает нож и давится словами и курицей. — О Господи, забудь.

Дерек бросает на него уничтожающий взгляд, но не тот, после которого обычно выкидывают из машины, а что-то вроде снисходительного "заткнись, идиотина", обидно, но цепляет, и это против правил. Впрочем, у Дерека правила вообще не в чести.

— Кстати, а на кой чёрт нам в Аризону? Большой Каньон, все дела, я понимаю, но есть же ещё столько занятных мест. Те же Гавайи. Всегда хотел там побывать. Пляж, зонтики, мулатки...

— У меня там работа.

— Я всё не решался спросить: ты, типа, киллер?

— Нет, я простой строитель, — отвечает Дерек и на этот раз действительно улыбается, жутко так, как маньяк. А Стайлза это... не то чтобы успокаивает, но обнадёживает. Пока для счастья ему нужен крепкий сон и чтобы не было скучно.

— Мне, наверное, следует напомнить тебе, что я несовершеннолетний, и у меня нет ни документов, ни зубной щётки, ни даже сменного белья. Пока последний факт меня не особо беспокоит, но настанет день, когда...

— Мы купим тебе зубную щётку на первой же заправке. Если твои зубы будут целы.

Стайлз настороженно смотрит на Дерека поверх стаканчика с кофе.

— А почему бы им не быть?

— Очень скоро я разъебу тебе лицо о панель, чтобы ты заткнулся.

— Чувак, лучше поцелуй меня, и я на часик онемею, — хмыкает Стилински, но шутка, кажется, не совсем удачная. Да и не шутка вовсе, раз Дерек так смотрит. — О, чёрт.

Отползать некуда, прыгать тоже на такой скорости не вариант, да и жалко только начатую корзину с крылышками. Должно быть, Стайлз Дерека действительно достал, потому что хватка на шее крепкая, а ведь эта самая рука сейчас должна держать руль. Стайлз едва успевает заглянуть Дереку в глаза — непонятный, зелёно-коричневый цвет, — и щетина немного царапает кожу, контрастом с мягкими губами, прижимающимися к его, Стайлза, собственным губам. Дерек касается его на пробу, будто у него много времени, будто они не на трассе, прихватывает нижнюю губу, и кончик языка едва касается кромки зубов. Стайлз не уверен, что он что-то чувствует, только в ушах стоит звон. И, окей, он будто выпал из машины.

А потом Дерек выпрямляется, выравнивает поехавшую с полосы Камаро и вытаскивает свой стаканчик кофе из подставки.

Стайлз открывает рот и тут же закрывает его, он как рыба или русалочка после сделки. Только сказка не диснеевская, и вместо морской ведьмы у него потрясающий, ахуительный Дерек, тёмный и сильный, как желания ночью, весь состоящий из неправильных линий, которые, сложившись, создали что-то ломано-прекрасное, ахрененное. Смести природа градусы, сбавь обороты, и не было бы этих умопомрачительных теней у скул, не было бы тонкой линии губ и острых, хищных крыльев носа, и вся картина была бы испорчена, и Дерек не цеплял бы, как... гарпун.

Мясцо уже пробито, и рваться особо некуда — довольно неожиданно для того, кто никогда не ценил людей, -поэтому Стайлз тихонечко выдыхает, опустошает лёгкие, голову и сердце и молчит, запускает зубы в курицу. У него начинаются вторые самые насыщенные сутки в жизни, и от этого воздух слаще и еда вкуснее. Хотя, возможно, биггер пах бы так же аппетитно, если бы и не был куплен на деньги Скотта. Есть какая-то ирония в том, что Стайлз потратил их на еду. Вчера, ведя Скотта по тёмному парку, дразня его и распаляя, Стайлз и не догадывался, что всё обернётся вот так. О да, он желал какого-то разнообразия, в кой-то веки он хотел почувствовать себя живым, не замурованным в безысходность. И голод, животный, жадный, месяцами подстрекал его, вклинивался в мысли надсадным, изводящим зовом. За свои шестнадцать Стайлз видел всё, что могли предложить ему люди, а голод желал страха, боли и смерти, гнал к краю, и Стайлз пошёл. Он думал, что на краю притупившееся ощущение жизни вспыхнет, как нефтяное пятно. И он был прав.

Его накрыло дважды: сначала когда он понял, что не может найти заранее приготовленный остроугольный камень, которым он намеревался проломить Скотту башку; потом когда увидел, как Дерек всаживает нож МакКолу под рёбра. Стайлз проматывает этот момент в памяти, ощущая почти физическое возбуждение, и гадает, насколько острее оно было бы, сделай он это сам. Впрочем, смотреть ему тоже понравилось. Захотелось ещё.

Стайлз усмехнулся и отпил почти остывший «американо». План был идеальным, за не имением нужной кислоты и необходимого количества времени. Непредумышленное убийство при самозащите, такое пикантное дело и освещать бы постеснялись. И Скотт его не разочаровал, нисколько, они же лучшие друзья. Пошёл следом, как телёнок, и Стайлз ещё раз убедился, что это должен был быть именно МакКол. Чтобы проняло сильнее. Жаль только, Стайлз не успел посмотреть ему в глаза, пока тот умирал.

"Ладно, — решает Стилински философски, — первый блин всегда комом. Прощай, Юта, жди меня, Аризона".

___________________________

В баре душно и от курева не продохнуть — примерно это Стайлз говорит Клайду, утягивая его за собой сквозь толпу. Футболка липнет к коже, и волосы влажные от пота, Стайлз скользит взглядом по дешёвому интерьеру и ловит своё отражение в стеклянной вставке на стене — он вписывается легко, как вводу входит, вспотевший, взъерошенный и по-юношески привлекательный, и тени помогают ему, подчёркивают глаза и скрывают синяки на шее.

Клайду около тридцати, у него след от обручального кольца на руке и градус алкоголя в крови раза в два превышает норму. Он рассказывает про свой новенький джип, который, конечно же, остался дома, рассказывает про юношеские победы в футбольных матчах и совершенно забывает про двух детей, фото которых Стайлз видел в его бумажнике. Он притворяется весёлым и душевным парнем, но, вообще-то, и так ясно, что он тот ещё гавнюк, был и есть, хотя бы потому, как настойчиво его ладонь пробирается Стайлзу в задний карман. Трусливый и узколобый "настоящий мужик". О Стайлзе Клайд знает куда как больше, ему не приходится подмечать детали и догадываться, Стайлз рассказывает сам. Например, о том, как клёво, что бармен не спросил его удостоверение, потому что Стайлз несовершеннолетний; о том, что Стайлз в городе проездом и, вообще-то, свободен как ветер, потому что сбежавший сирота.

Они пробираются сквозь пьяную толпу, Стайлз виснет на Клайде, смеётся, запрокинув голову, и рассказывает, как в двенадцать устроил настоящий бунт в кафетерии и обкидал воспитателей утренней кашей. Клайд громко подвывает, давясь гоготом, тянет пальцы к растянутому в улыбке лягушачьему рту и не знает, как сильно Стайлз хочет оторвать ему обе руки.

Чёрный вход открывается с полпинка, и они вываливаются в узкую тёмную подворотню. Клайд всё ещё пытается отсмеяться, Стайлз вдыхает прохладный, сладкий воздух и выпрямляет спину — так утомительно тащить кого-то на себе.

Розоватый свет мигающей вывески на углу растекается по асфальту, так и не добравшись до убогого крыльца. Элк Гров на самом севере Калифорнии, он сонен и тих, даже по ночам, эту лодку легко раскачать и так же легко перевернуть. Стайлз массирует плечо и ловит на себе сальный выжидательный взгляд. Клайд улыбается, призывно, прямо как в молодости, соблазняя тупых девчонок — снова возомнил себя лучшим нападающим команды, — в вразвалочку подходит к Стайлзу, и разве что пострадавшая от влитого спирта координация мешает ему начать расстёгивать ремень. Стайлз улыбается ему в ответ и пинает ногой в живот.

Некоторые любят причинять боль, некоторые любят её получать, Стайлз не определился ещё с тем, к какой стороне он тяготеет, но выражение агонии на вытянувшемся туповатом лице доставило ему истинное удовольствие. Можно было бы врезать ещё, с ноги по открытому корпусу, раз десять по наглой роже, отвести душу, как бывало, но Стайлз делает шаг назад, нервно облизывает губы и ждёт, пока Клайд подымится. Тот зол, как чёрт, и не удивительно, его же так наебали, да и кто — малолетка. Стайлз видит занесённую для удара руку, морщится, заставляя себя не защищаться, и уныло думает, что хоть бы не по лицу.

Зубы клацают, боль обжигает скулу и остаётся там тяжёлым, устойчивым пламенем. Асфальт твёрдый и холодный, падая, Стайлз обдирает ладони. На короткий миг у него темнеет в глазах, но это вовсе не от удара, просто чудовищная, всепоглощающая ненависть к насилию затапливает сознание, и гнев яростным зверем бьётся о грудную клетку, требуя выхода. Ответить в десять раз сильнее, сломать, раздавить, уничтожить — программа запускается автоматически, едва заметная под покровом растерянного, мальчишеского лица, и Стайлзу приходится заставить себя открыть глаза. Он унимает зверя, а Клайд возвышается над ним, выплёвывая какую-то словесную мерзость, притягивает к себе за футболку и, видимо, намеревается причинить существенный физический и моральный ущерб.

"У меня всё под контролем", — думает Стайлз, но вообще, пора давать дёру.

Голова снова дёргается, в то же место не так больно, а вот удар под дых посылает волну по всему телу, но Стайлз шипит, щурится и всё ещё не сопротивляется. Это удивительно странное, двоякое ощущение, когда тебя избивают в подворотне, а ты чувствуешь себя в безопасности.

Дерек появляется в тот момент, когда Клайд замахивается для четвёртого удара. Впрочем, Стайлз не стал бы утверждать это точно. Пьяный ублюдок просто валится на землю, совсем рядом, и скручивается в позе эмбриона — если Дерек не отбил ему ногой почку, то Стайлз ничего не понимает в уличных драках. Дерек бьёт ещё пару раз — холодная ненависть в быстрых движениях, — ломает челюсть, выбивает зубы и дух, Клайд подвывает и корчится под боком, он уже не похож на сколько-нибудь реальную угрозу — выдохся, но Стилински играет свою роль до конца. Как побитая, перепуганная собака, он не пытается встать, отползает подальше, то ли к стене, то ли к Дереку, под ноги, а стальная пружина предвкушения сжимается в нём всё туже с каждой секундой, и к рукам возвращается фантомное ощущение разрезанного, скользкого горла.

А потом Дерек вздёргивает Стайлза вверх, его пальцы смыкаются на уже отмеченной шее, и парень понимает, что что-то пошло не так.

— Всегда собрался работать по этой схеме? — спрашивает Дерек, вбив Стайлза спиной в стену, и светская непринуждённость его тона резко контрастирует с хваткой. — Или у тебя воображения больше ни на что не хватило?

— Эй, меня же чуть не убили, спокойнее! — самое время косить под дурачка, но Стайлз выдавливает только это.

— Я само спокойствие, — Дерек рычит, сжимает пальцы сильнее, и с чего бы Стайлзу ему не поверить.

Дерек похож на пса, готового разорвать жертву на части, у него расширены зрачки и сжатая линия губ переходит в оскал. Неожиданно, но это гораздо страшнее, чем барахтаться под насильником, страшно настолько, что сердце уходит в пятки. И игра перестаёт быть игрой.

— Отпусти меня, — хрипит Стайлз. — Пожалуйста. И я всё объясню.

Самое смешное, что Стилински действительно готов исповедоваться, места, в которых он жил, отучают от честности в первый же день, но Дерек — совсем другое дело. Стайлз хочет, чтобы он знал, кажется, хочет кричать об этом, шептать, рычать и скулить, потому что уверен, что они с Дереком одного и того же вида, что Дерек отзовётся. Но тот прикладывает его головой о кирпичную кладку и чеканит слова, как выстрелы:

— Не надо ничего объяснять. С тобой и так всё ясно. Я ни разу не встречал человека, Стайлз, даже психа, который по доброй воле пошёл бы за убийцей. А ты даже думать долго не стал. Ты ревел две минуты от силы, а через восемь часов спокойно жрал в моей машине. Такое не спишешь даже на падение нравов, — Дерек вскинул брови. — Я видел твои глаза, Стайлз. Тебе нечего мне объяснять. И нечего прятать.

"Я и не прячу", — почти говорит Стайлз, но слова тают на губах. Он переводит растерянный взгляд на Клайда — бедняга никак не может встать на ноги, совсем потерял форму, — и сглатывает вязкую слюну. Он, столько раз получавший от жизни затрещины, что просто показывает ей средний палец в ответ, заигрался с огнём, и теперь стоит на краю горящего леса, и паника поглощает его, как пламя сухую хвою. Дереком нельзя манипулировать — об этом говорят впившиеся в кожу пальцы, его тёмные, злые глаза и то, что Стайлзу страшно, по-плохому страшно, и то скорее смерть, чем обострившееся до предела ощущение жизни.

Мальчишка нервно облизывает губы и медленно разжимает свою хватку у Дерека на запястье, поглаживает большим пальцем по выступающим косточкам. Руки, которые его душат. Обычно ему похер, кто что думает, он давно завернулся в образ дурака из колоды таро и разве что подляны устраивает достающим его ублюдкам, но Дерек — совсем другое дело, к Дереку хочется прильнуть и попросить прощения, дескать, не ругай меня больше, я хороший — чувство смешное, трепетное, шум в голове, но Стайлз ничего не может поделать.

А Дерек, наверное, улавливает что-то, потому что перестаёт наваливаться, и голос его уже не режет поперёк волокон.

— Ты хотел, чтобы я его убил, — почти шепчет он, едва кивая в сторону подымающегося Клайда, и Стайлз ловит тепло на губах.

— Да, — выдыхает он в ответ.

— Выбрал его, подцепил, вывел сюда, спровоцировал. Как того парня, Скотта. Ты был уверен, что я пойду за тобой. Ты хотел, чтобы я и его зарезал. Почему?

— Это то, чего я желаю. Так сильно, что голова кружится, — хрипит Стайлз; это правда, самая откровенная, что ему доводилось говорить, и он не находит ответа лучше. Но Дерек понимает всё, что сказано не было, и так, смотрит ему в глаза и, кажется, решает что-то для себя. А потом тянется к поясу под курткой, и тусклое лезвие широкого ножа подмигивает Стайлзу розоватым отблеском. Стайлз пытается, но не может отвести от него взгляд, сердце колотится прямо в горле, от чего-то вспоминается ровный, глубокий надрез у МакКола на шее.

— Боишься? — спрашивает Дерек задумчиво, и вкрадчивый голос цепляет что-то в солнечном сплетении и сладко-больно тянет к себе.

— Да, — Стайлз смотрит Дереку в глаза, чувствует, как его пульс бьётся в чужую ладонь, и впервые в жизни не может солгать. — Самую малость. Просто не люблю боль.

— Вот как. Я учту. А ты запомни, что я не люблю, когда жар пытаются загрести моими руками. Не думай, что ты остался чистым, Стайлз. И, раз уж тебе хочется крови, ты её получишь.

Дерек берёт Стайлза за руку и вкладывает рукоять в ладонь.

— Сам, — говорит он на ухо и подталкивает его вперёд, к Клайду. Как волк, учащий щенка задирать овец.

Переулок превращается в чёрную замкнутую сферу, целая вселенная, и Стайлз в ней — огромное, новорожденное солнце, горящее и переполненное жизнью. Он — волк, и жизнь в его жадной пасти. Клайд, бедняга, говорит что-то, растирая кровь и слюну по подбородку, но Стайлз не слышит, у него за спиной Дерек — его личный тёмный бог, — он направляет, не касаясь, и Клайду нет смысла бороться. Он уже мёртв.

Стайлз бросается вперёд, легко уходит от вялого удара, и косой надрез на толстой шее наполняется, распухает алым. Стилински видит его, и нервная улыбка сама перекашивает губы. Он слишком взволнован, кровь стучит в висках, но рука не дрожит, и лезвие, толстое лезвие охотничьего ножа вспарывает следом плечевую и ключичную артерии. Какой-то детский, счастливый смех поднимается из глубины, будто Стайлз маленький футболист, выигравший свой первый матч. И лицо, наверное, глупое, кто вообще примет его за маньяка? Осталась ещё бедренная артерия, Клайд падает на асфальт, и не так уж напряжно разрезать его ещё и там.

Слишком много шума, слишком мало времени, Дерек перехватывает Стайлза поперёк груди, наискось, впивается пальцами в плечо и удерживает руку. Стайлз чувствует его всем телом, кожей и под кожей, муторное, обжигающее возбуждение впивается в нервы дразнящей сотней иголок, Дерек прижимается к нему, дышит тяжело и часто, щекочет дыханием загривок, и ясно, что ему тоже понравилось смотреть.

Тёмную сферу разносит ко всем чертям, Стайлз смотрит на Клайда, смотрит на нож и расслабляется в чужих руках, а потом поворачивает голову и коротко, благодарно лижет Дереку гладкие костяшки. Он задыхается и ещё не знает, что будет потом, но то, что между ним и Дереком — это столкновение двух потоков, объединяющихся в одно русло, вода пенится, обдаёт брызгами, волны разбиваются друг о друга, и грохот добирается до небес.

___________________________

К тому моменту, как они добираются до Айдахо, Стайлз любит Камаро примерно так же, как себя самого, и невольно вспоминает о старом сериале про двух братьев, разъезжавших по Америке и мочивших нечисть. У тех тоже была шевроле, только подревнее, тоже были мотели и еда из ресторанов, их тоже было двое и они колесили по штатам так, будто были перекати-полем. Разве что в их с Дереком версии в багажнике не арсенал, а сумка с одеждой и запаска, и нечисть — они сами. Да и братом Стайлз Дерека считает в последнюю очередь.

Дерек странный — не как человек с явными психологическими отклонениями, а как парень, работающий гастарбайтером на стройках и расплачивающийся за номер кредитной картой, — но Стайлз смиряется с этим легко, тем более, что он на эти деньги ест. И пусть шестерёнки в его мозгу вертятся очень быстро, он не играет с Дереком в шарады. Разве что в машине, в слова. Дерек закатывает глаза, издевается и часто выигрывает.

Города мелькают один за другим, быстро, как сжатая из соображений экономии реклама, Стайлз изучает их бегло, в потоке тёплых суматошных дней, сам себе напоминая шавку, скитающуюся по улицам. Дерек отпускает его легко, вообще-то, Стайлз даже не спрашивает, но в этом и суть, тем более обидная от того, что Дерек, кажется, уверен в том, что Стайлз вернётся. Уверен не потому, что мальчишке больше некуда деваться, а потому что Дерек позволяет ему убивать.

В Блэкфуте Стайлз перечитывает Харпер Ли лёжа на лавке в парке, и именно там его цепляет Дженнифер, вовлекая в короткий, но головокружительный литературный роман. Дженнифер около тридцати, она преподаёт в школе, обладает очень милой улыбкой и весьма ловко скрывает тот факт, что внутри она — страшная сука. На свидание в кафе она притаскивает Стайлзу целый пакет книг -дешёвая взятка, их вкусы едва ли совпадают, но Дженнифер смеётся над его шутками, и Стайлз получает настоящее удовольствие от общения. Даже целует её на прощание в щёку. Кажется, Дженнифер вовсе не смущает разница в возрасте, Стайлза, в принципе, тоже, так что вопрос, почему ему хочется вырвать ей внутренности к чёртовой матери, остаётся открытым.

А вечером того же дня Дерек приносит Стайлзу спизженную где-то бейсбольную биту, алюминиевую, с деревом внутри — для засранца он пугающе проницателен, — и это настолько идеально, что пару минут Стилински выглядит настоящим идиотом. Плюшевым медведям в детстве он радовался меньше. Дерек корчит недовольную рожу, останавливает порыв благодарности тычком в грудь, так что приходится обойтись без объятий.

Когда приходит время, и голод нетерпеливо бодает его изнутри, Стайлз уходит, оставляя заботливо вычищенный и завёрнутый в платок нож Дерека в рюкзаке. Забивая Дженифер насмерть, раскраивая ей череп и уродуя лицо, Стайлз испытывает не меньшее удовольствие, чем в кафе.

В Вайоминге, когда пейзаж за окном становится невыносимо однообразен, Стайлз достаёт блокнот и на скорую руку рисует карту западной части Америки. В Калифорнии он ещё не был уверен, но есть предел пустым совпадениям и он наступил. Синие точки городов выстраиваются одна за другой, Стайлзу нужно всего по штуке на каждый штат, и он добросовестно их проставляет, пока Дерек заправляет бак. Четыре точки бессмысленной фигурой смотрят на него с листа, и Стайлз забрасывает блокнот обратно в рюкзак. Но их с Дереком горячее турне продолжается, и Стайлз добросовестно проставляет новые точки, пока однажды, в Арканзасе, они не складываются для него в спирали.

___________________________

Американские пригороды такие же тихие и умиротворённые, как мерно журчащие реки в африканских саваннах. Лениво текут однообразные дни, вертятся в своём колесе утомлённые нежданной майской жарой жители Пайн-Блафф, и где-то в тёмной воде плещутся голодные крокодилы. Один из таких — сурового вида набожная дамочка — пасёт своего ребёнка и каждую минуту посматривает в сторону Стайлза, будто ждёт, когда же он достанет горелку с ложкой и ширнётся. Видимо, в её представлении он совершенно лишний человек на этой детской площадке, и можно не сомневаться, что уже вечером вся округа будет точить свои слова-зубы об его приукрашенный образ.

Стайлз сворачивает газету пополам и вяло пробегается по колонке. Он никогда не питал особого интереса к прессе, и унылые заголовки только убеждают его, что не зря. Десяток плотных листов годится разве что на то, чтобы прикрыть голову от солнца и создать впечатление, что Стайлз примостился на эту лавочку исключительно с целью узнать последние сплетни.

Яркий, раскалённый диск солнца медленно скатывает с зенита, время обеда, и детская площадка почти пуста, если не считать двух девчонок на турниках и отпрыска мамаши, любящей вертеть крестик на шее. Работники со стройки, что ведётся через дорогу, всё ещё стоически воздвигают нехитрое сооружение, но и они потихоньку сдают позиции. Стайлз никогда особо не был склонен к спокойному созерцанию, но наблюдать за Дереком ему несложно, в некотором смысле это даже умиротворяет. Блестящий от пота, пыльный и уставший Дерек — это его вода, огонь и чужая работа. Стайлз неосознанно покусывает застывшие в усмешке губы и залипает на картинке; первобытная, природная сила, как магнит, тянет его за жилы, влечёт и растекается томлением по телу. Оно почти как голод, но мягче, терпеливее, неспешно плавит внутренности и науськивает, как змею.

В этот раз Дерек и ещё несколько парней, явно недавно получивших американскую визу, пристраивают комнату к миленькому дому, и чья-то мастерская, будто слайд за слайдом, обзаводится каркасом, стенами и крышей. Дерек полностью поглощён делом, лицо сосредоточенное и отстранённое, он таскает, стучит, нарезает, прикручивает, и мышцы плавно перекатываются под золотистой кожей, а чёрные волосы слипаются и торчат вихрами. Дерек-рабочий нравится Стайлзу так же сильно, как Дерек-убийца, пусть второй и повеселее, и то, что это занятие приносит Дереку удовлетворение, необъяснимым образом вводит Стилински в состояние, близкое к счастью.

Конечно, Стайлзу не следовало приходить сюда и светиться, из чистой предосторожности, они с Дереком пара заметнее, чем Бонни и Клайд, но Дерек не запрещал прямо, а Стайлз не хотел отказывать себе в удовольствии.

Та девушка из следующего по улице дома — тоже. Впрочем, она во всём была далека от аскетизма, начиная с металлических набоек на туфлях и заканчивая тушью на ресницах. Даже рыжие локоны, заменявшие корону, казалось, были покрыты позолотой, и весь облик, всё пышное тело, обтянутое тонкой тканью, звонко пело о красоте, естественной и искусственной. Настоящая Елизавета, взошедшая на престол на двадцать лет раньше. Стайлз приметил её ещё в тот день, когда только закладывали фундамент, и почувствовал себя глупым влюблённым мальчишкой, сиротой перед витриной магазина сладостей.

Самое приятное то, что этой девушке, прекрасной, удивительной девушке тоже нравится животная красота Дерека. Она засматривается на него почти так же, как Стилински, потягивает лимонад со льдом и поглядывает поверх забора, будто перед ней не мужчина, а арабский жеребец, которого она собирается купить. Её манеры, улыбки и глаза расчётливой суки для Стайлза что вспышки красной лампочки, и, глядя на неё, он испытывает ощущение, будто раскатывает карамель на языке. На нём по-прежнему затасканная футболка и рваные джинсы, он неприметен и сер, но Стайлзу непременно хочется её заполучить.

— Мистер, а где Ваш ребёнок?

Газета чуть не валится из рук, Стайлз резко выпрямляется на скамейке и несколько одурело смотрит на девочку, подкравшуюся к нему сбоку. Девочка разглядывает его большими зелёными глазёнками и теребит туда-сюда подтяжки коротеньких шорт.

— Чего?... — переспрашивает Стилински, и девочка с готовностью повторяет, хотя наверняка уже считает его странным.

— Где Ваш ребёнок?

— Эм, понятия не имею. В смысле... — активная жестикуляция едва ли помогает Стайлзу подобрать слова, — в смысле, у меня нет детей. Я думаю, что нет. Надеюсь. Бывает такое, знаешь.

— Но это грустно.

Девочка поджимает губы — воплощение вселенской скорби, Стайлз чуть не улыбается, так это забавно, и вновь возвращается в образ семнадцатилетнего беглеца.

— С чего ты взяла? Так в мультиках теперь учат, что ли?

— Я сама так думаю. Мне уже семь, я всё понимаю.

— Будь это так, ты бы плавала где-нибудь в речке брюхом кверху, — бормочет Стайлз, не меняясь в лице. — Ну, а грустно-то почему?

— Без ребёнка, кого же Вам тогда любить? — говорит девочка и кидает взгляд на площадку за спиной; кажется, в её понимании ещё не существует одиноких людей. И опасных незнакомцев. — Без любви ведь совсем никак.

Стайлз вскидывает брови в умилении. Он живо представляет себе, как когда-нибудь пирамида Маслоу переломает этой девчушке все ориентиры.

— Поверь, маленькая, прожить нельзя без еды, — отвечает Стайлз заговорщицки, наклонившись поближе к ребёнку. — Остальное — чушь. Голод заставляет нас бегать по кругу. А любить, кстати, можно не только детей.

___________________________

Дерек всегда берёт номер с двумя комнатами: две кровати здесь, одна там, и двадцать долларов сверху. Объяснений не так уж много, Стайлз не дурак, но выбрать что-то одно сложнее, так что он не спрашивает Дерека об этом, и девушки за стойкой регистратора — тоже.

Одного выразительного взгляда было достаточно, ну, ещё толчок в спину, и теперь каждый вечер они расходятся по разным спальням. Стайлз пожимает плечами, притворяется хорошим мальчиком — глумится над собой — и бесшумно закрывает дверь. Целых четыре угла на него одного, одеяло не кусается, а Дерек за стенкой не храпит. Стайлз ощущает уединённость кожей, дышит ею и около часа просто сидит на полу, принимая милостиво данный подарок. А потом берёт одеяло и тихо ступая босыми ногами идёт в комнату Дерека, где падает на точно такую же, как в его спальне, кровать и засыпает. Здесь ему ничего не снится, он словно умирает до рассвета, и утром Дерек не будит его, даже если просыпается раньше. И всё равно снимает номер на две комнаты.

Вообще, Дерек — это словно огромная сторожевая собака, спящая под дверью, и иногда Стайлз думает, что, если бы по ним стреляли, и Дерек был бы рядом, то Стайлз не стал бы бежать. Не поверил бы, что пули его достанут.

Потом, когда они уехали из Таксона, Стайлз ещё несколько раз думал о том, чтобы сменить попутчика. Думал, пока смотрел на окно в общественном туалете, пока шёл вдоль рядов с развешанными футболками в магазине, пока курил ритуальную недельную сигарету, прислонившись к стене очередного мотеля. И каждый раз морщился, как от зубной боли. И оставался.

Судьба вечно кидала Стайлза из одной дыры в другую, кидала плашмя и без предупреждения, а теперь Стайлза везёт Дерек, и Стилински периодически хочется выставить средний палец за плечо и посмеяться. Чёрная шевроле несётся по дорогам чёрт знает куда, Стайлз послушно сидит на пассажирском, таскает свой почти пустой рюкзак из багажника и в багажник, а Дерек слушает его болтовню, иногда убивает взглядом и делает всё по-своему. День на пятый Стайлз вдруг понял, что он действительно отчаянный. Наглухо заколоченный в своём страхе быть однажды похороненным в серой рутине. Никак иначе, раз согласился на всё это, раз из всех выходов, что у него были, он выбрал Дерека. Но и это его устраивает.

Любой встречный или поперечный, сдобренный щедрой порцией виски, сказал бы Стайлзу, что он пошёл не той дорогой, что надо вернуться к свету и начать пить таблетки. Но впервые за немилосердно долгое время Стайлз ощущает себя нормальным человеком, его низшие потребности — голод, приют и безопасность — полностью удовлетворены этой злой, тёмной стороной, и единственное, чего он желает теперь — это заполнить следующую ступень пирамиды.

далее в комментариях

@темы: Ёбанный стыд, Teen Wolf

---

@темы: Ништяки, Like a DJ

---

И только одно утешает: я так редко что-нибудь по-настоящему люблю, что всегда знаю об этом и ценю до того, как оно исчезнет.
Не надо было ставит на ночь песню, под которую хочется плакать и умирать.

@темы: Из моря

---

Что десять, что пять лет назад - ничего не меняется. Измотанные, несчастные озлобленные женщины, хрипя, орут на стадо идиотов, которые не желают подчиняться, не могут учиться и не хотят находиться там, где они есть.

Общеобразовательная система ужасна, как, впрочем, ужасна любая система, созданная людьми. Потому что, вопреки всем их задумкам, в любую из этих систем вклиниваются самые древние правила мира, её ломают и деформирую инстинкты, эмоции и страсти, и, в конечном итоге, изуродованную систему разносит на ошмётки. Или же она выживает как жалкое подобие себя.

Мне не нравилась школа в детстве, не нравится она и сейчас, будь я за партой или перед ней. Я не имею ничего против этих высоких потолков, ушатанных парт или салата в столовой, но как же мне претит заходить внутрь и оказываться в этом котле, наполненном... глупостью. Глупостью, вызванной навязанными стереотипами, притеснением, постоянной оценкой и поощрением дешёвых понтов.

Пара страниц толстой тетради исписаны именами, кличками и примечаниями, я чувствую себя до нельзя глупо и - главное - абсолютно ненужным. То место не нуждается во мне, я не нуждаюсь в нём, но обмен времени на валюту идёт, и я, такой трепетный и звонкий, сползаю на пол в ванной, потому что слишком много бессмысленности в жизни, длящейся всего сто лет, лучшие двадцатки из которых проходят в муках и сомнениях.

@темы: Из моря

---

В памяти вдруг всплывают лица, факты, названия книг, о которых я забыл давным-давно. Прошедшая жизнь становится короткой и пустой, потому что забываешь целые куски. Или стираешь нарочно, как в моём случае.

@темы: Из моря

---

Для меня всё просто. У человека нашли что-то, весьма похожее на рак, и взяли биопсию - я говорю, что хорошо, что обнаружили, из-за чего он в обморок падает, и спрашиваю, когда ждать результатов. Человек неделю варится в сомнениях, страхе и ожидании - я спрашиваю, как самочувствие, отвлекаю, рассказываю последние новости. Человеку ставят диагноз и говорят, что надо резать - я говорю, что, как бы ни было хреново, а теперь есть чёткая картина "что делать, куда бежать", и интересуюсь, какие завязки насчёт хирургии. Потом, поняв, что, эту тему предпочитают не обсуждать, рассказываю последние новости.

На середине человек бросает трубку.

Ощущения так себе, с учётом наших сердечных отношений. Будто сидеть в машине, которая кого-то сбила.

Я не умею говорить "всё будет хорошо" и выражать сочувствие тоже не умею. И мне не дано понять, как эти люди вокруг вообще могут взаимодействовать друг с другом. У меня всё просто: однажды Желудёнок говорит мне, как любит меня и ценит, и я просто перестаю допускать мысль, что он желает меня обидеть - и ни на что не обижаюсь. Ну почему с остальными нельзя так же?!

@темы: Из моря

---

За двадцать лет я так и не научился не бояться социализации, и всякий раз ощущая неприятное отвращение при вступлении в любой коллектив, мне хочется позвонить родителям и обвинить в этом их.

@темы: Из моря