Я могу справиться со значительным дискомфортом и болью, но укол обезболивающего в дёсны я предпочитаю избегать. Не тот случай.
И угадайте, что ждёт меня трижды на этой неделе?..

@темы: После прочтения сжечь, Из моря

---

«Ни один взрослый ариец не способен претерпеть унижение с пользой для себя; если он простил, значит, оно вросло в его жизнь, значит, он отождествил себя с причиной своего позора — что в данном случае было невозможно».

© С. Ф. Фицджеральд «Ночь нежна»

@темы: ©

---

«<...>разгневанная Американская Женщина надвинулась на него, и не ему было устоять против неукротимого, сумасбродного нрава, который переломил моральный хребет целой нации и целый материк превратил в детские ясли».

© С. Ф. Фицджеральд «Ночь нежна»

@темы: ©

---

«Эти границы, исследователем которых неизбежно становится художник, для нее теперь всегда будут запретной зоной. Слишком она тонка, хрупка душевно — продукт вырождения. Быть может, со временем ей удастся найти покой в какой-нибудь мистической вере. А в исследователи границ пусть идут другие, с примесью здоровой крестьянской крови, с широкими бедрами и толстыми щиколотками, кто любые испытания тела и духа примет и переварит так просто, как хлеб с солью».

© С. Ф. Фицджеральд «Ночь нежна»

@темы: ©

---

«Когда Дик приехал в Цюрих, у него было меньше ахиллесовых пят, чем понадобилось бы, чтобы снабдить ими сороконожку, но все же предостаточно: то были иллюзии вечной силы, и вечного здоровья, и преобладания в человеке доброго начала, — иллюзии целого народа, порожденные ложью прабабок, под волчий вой убаюкивавших своих младенцев, напевая им, что волк далеко-далеко».

© С. Ф. Фицджеральд «Ночь нежна»

@темы: ©

---

«Мы часто относимся к пьяным неожиданно уважительно, вроде того, как непросвещенные народы относятся к сумасшедшим. Не с опаской, а именно уважительно. Есть что-то, внушающее благоговейный трепет, в человеке, у которого отказали задерживающие центры и который способен на все».

© С. Ф. Фицджеральд «Ночь нежна»

@темы: ©

---

«Многие люди склонны преувеличивать отношение к себе других — почему-то им кажется, что они у каждого вызывают сложную гамму симпатий и антипатий».

© С. Ф. Фицджеральд «Ночь нежна»

@темы: ©

---

Мне кажется, в людях заложена определённая программа. Они, рождаясь, должны посвящать себя какой-то цели, реализации чего-то, всё их существование - неосознанно - направлено на это. Процесс развития, стремление и достижение - основные, самые богатые источники, питающие личность.
Но если вдруг цель оказывается не достигнута, если время упущено, а потенциал не раскрыт, то человек от созидания быстро - со стороны - переходит к разрушению. Саморазрушению. Он не выполнил свою программу, и в нём запускается процесс распада. Подавленность, алкоголизм, ничем не заполняемая пустота, метания и кажущееся отсутствие выхода. Человеку нужно что-то, но никак не может он это получить, и голодная необходимость перемалывает его собственное мясо.
Ещё один солдатик не справился и рассыпался на составляющие.
Ужасающе в масштабах собственной жизни. Объективно - простой механизм природы. Цена интеллекта.

@темы: Из моря

---

Иногда у меня возникает желание окружить себя живой стеной. Чтобы вокруг меня было множество людей, которые бы думали обо мне и по-своему заботились. Но потом я вспоминаю, что равнодушие порождает лишь равнодушие, и, стало быть, я - сломанный передатчик, который не пошлёт сигнал или отклик.

@темы: Из моря

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Люди всё живут в прошлом, называют деньги рублями, любят Аббу и считают Америку "врагами". Занавес давно пал, чёрт возьми. Теперь наши враги все.

@темы: После прочтения сжечь, Из моря, Этот автобус идёт в Каван

---

«Без правил»

Название: Без правил
Автор: Korolevich Elisei
Фандом: Kuroko no Basuke
Пейринг: Аоминэ/Куроко
Рейтинг: NC-17
Размер: 22 155 слов
Статус: закончен
Cаммари: Годы один за другим срываются в жаркое лето, и вот им уже восемнадцать, они разбросаны по городу, откинуты друг от друга сотней обстоятельств, не друзья и не «никто» друг другу. Они так ничего и не поняли, не увидели, и кажется, что прошлое так и останется в прошлом, но судьба, эта упорная сука, никогда не отпускает людей просто так.
Дисклеймер: никому не говорите, что это я
Предупреждение: ООС, обсценная лексика, специфический стиль.
От автора: Не шедевр. Мне кажется, я повторяюсь. Я честно не хотел, но они постоянно страдают. И я жду тех 14 чуваков, кто проголосовал за выкладку!

Ссылка на фикбук, там более или менее бечено.

Развернуть

1

Свет старых уличных фонарей холодными пятнами стелился по площадке. Крики, ругань, отрывистые команды и хриплое дыхание объединялись и приглушённым фоном, будто сквозь толщу воды, били по барабанным перепонкам. Если могла баскетбольная площадка превратиться в ринг, то именно на его краю Куроко и стоял. Игроки - десять высоких гибких фигур, будто огромные кошки на двух лапах - носились по асфальту с ужасающей скоростью, кажется, не останавливались ни на миг, и в резких движениях их сквозила какая-то животная дикость. Кто-то падал, сбитый с ног, раздирал ладони, подымался снова, а потом действия мелькали как на экране: пас, пробежка, противостояние защите, и опять пас. Они играли в баскетбол так, будто дрались друг с другом, и от игры здесь остался лишь голый костяк, только основные условия и счёт, что выводили мелом за периметром разметки. Они играли грязно, ожесточённо, как никогда бы не позволили себе играть на досках паркета, и не было правил, которым бы они подчинялись.

«Все дороги ведут в Рим» - фраза другого мира, другой страны и совершенно других народов, но есть в ней что-то мистическое, пугающее в своей непреклонности, как нависший над Эдипом рок. Дело не в политическом влиянии и не в особенностях транспортных сообщений у римлян, суть в том, что, куда бы ты ни шёл, как бы ни рвался, судьба сожмёт свои зубы у тебя на загривке и протащит по грязи и камням именно туда, где ты должен оказаться. Судьба - это упорная, изворотливая сука, которая раз за разом швыряет тебя в стену, чтобы ты эту стену пробил.

Куроко не знал, зачем он вышел из дома тем вечером. Душное лето тяжёлым жаром накрыло город, просачивалось сквозь щели в окнах, вязким теплом обматывало лопасти вентиляторов, и не было от него спасения, ни в стенах, ни за ними. Дни текли медленно, как смола, и стрелки часов двигались с места только за тем, чтобы потом вернуться в ту же точку. На столе перед Куроко лежали раскрытые учебники и тетрадь, и пылинки кружили в последних отсветах заката, наверное, всё те же, что и последние два месяца. Вдавленные в бумагу чёрные иероглифы будто расплывались, становились глубже, и Тэцуе казалось, что если он прочтёт ещё хоть один, то его вывернет наизнанку. А ещё ему казалось, что тяжёлые свинцовые шары бились о внутренние стенки его черепа, ломали кость, и среди этого бильярда не было места ни единой формуле или тезису. Самому Куроко не было нигде места, ни в одном из четырёх углов.

Тэцуе нужно было бежать, если не от жары, то от гнетущей тишины собственной комнаты, и именно это он и сделал, наскоро натянув футболку.

Утонувшее в сизых сумерках небо не помещалось в решётку из переплетённых пальцев, Куроко брёл по тротуару, запрокинув голову, и проносившиеся мимо машины оглушали его своим рёвом. Тэцуя всегда думал, что учился неплохо, во всяком случае, когда он вообще об этом думал - несколько секунд в день, между ударами тяжёлого мяча о паркет, - но оказалось, что быть хорошим распасовщиком недостаточно, чтобы поступить в Токийский Университет. Улицы извивались, как змеи, прыгали под ноги потёртые зебры, и зажигались десятками уличные фонари. Закрывали ставни магазинов, и лавочников давно и след простыл, путь становился чище, будто выжженное поле. Теперь у Куроко было очень много времени на то, чтобы думать, слишком много, и кипы книг, разложенных по его маленькой комнате, ни на миг не прерывали этот процесс.

Куроко не было проблем с целями, не было проблем с тем, чтобы пахать на износ, но впервые за последние три года он чувствовал себя ребёнком, потерявшимся на станции метро. В апреле, получив аттестат, он переступил какую-то черту, и с тех пор не мог вдохнуть полной грудью. «Ты играешь в баскетбол потому, что тебе это нравится, ты играешь в баскетбол затем, чтобы победить» - Куроко и не заметил, как построил всю свою жизнь на этом фундаменте, так уверенно, будто радостные шестнадцать вечны. Как и люди, которым он отдавал мяч.

Люди исчезают из твоей жизни. Постоянно. А ведь это Тэцуя привык быть фантомом.

Тротуар всё не кончался, но Куроко это устраивало, потому что где-то в глубине души он не хотел останавливаться. Он всё шёл и шёл, по тем дорогам, куда обычно не сворачивал, петлял без цели - бешенной собаке семь миль не крюк, - и было чувство, словно что-то продолжало толкать его в спину, вожжами случайностей выбирало за него повороты.

И в конечном итоге он оказался здесь, где две площадки и пять десятков людей умещались в клетке из проволоки и железа, двадцать игроков носились по асфальту по обе стороны от Куроко, и два полосатых оранжевых мяча звенели среди криков толпы.

К корту Тэцую привёл гомон, грубый и будто пьяный, но так знакомо схожий с криками трибун. Он донёсся до Куроко через канал, вцепился сознание и не отпустил. Тэцуя остановился у моста, задумчиво вглядываясь в сгущающуюся темноту. По ту сторону полупустого бетонного русла, под слепящими огнями уличных фонарей, метались тени. Они отделялись друг от друга и снова сливались в общую массу, так, издалека, напоминая свору собак, из которой попеременно торчит то чья-то голова, то чей-то хвост.

Куроко никогда не задумывался, что будет с ним после школы. А следовало, потому, видимо, этот чёртов двухмесячный летний переход сквозь духоту, жар и одиночество, словно блуждание в пустыне, вырвал из его жизни всё, что делало её ценной. Большие и маленькие куски - в клочья.

Едва поднявшийся ветер трепал светлые волосы, стрекотали в траве цикады. Небо становилось всё темнее, и всё отчётливее были контуры теней под фонарями. Куроко мог повернуть назад, мог пройти мимо, в конечном итого, судьба - это ведь каждый твой выбор, но именно в тот момент, когда Тэцуя чуть было не отвернулся, судьба, эта упорная сука, сделала выбор за него, и то ли действительно был, то ли послышался грохот сотрясающегося от удара баскетбольного кольца. Это был грохот, который снился Куроко ночами, вместе с десятками знакомых голосов, с призрачными прикосновениями к коже и чем-то таким щемяще-болезненным, чему Тэцуя названия не знал.

И Тэцуя выбрал мост.

Он выдохнул, одёрнул футболку и, не особо понимая, зачем, пошёл вдоль парапета. «Я что-нибудь придумаю», - слова, коими он так часто заменял объяснение всей зыбкости и изменчивости мира, в котором существовал.

Куроко пересёк мост, свернул направо, к каналу, и пошёл дальше, на звук и свет, и вот так наверно ощущали себя римские гладиаторы, когда их ослепляло солнце и рёв арены.

За крупной сеткой забора бесновался Ад. Гордыми башнями тянулись к первым звёздам четыре кольца, а под ними, стирая старую разметку, стаей диких псов мелькали игроки.

Игра - это всегда азарт, не важно, бежишь ли ты с мячом или смотришь, как это делает кто-то другой. Именно поэтому полны стадионы, именно поэтому не закрываются букмекерские конторы. Тэцуя не знал, что это было - не стритбол точно, не та площадь, не те правила, - и ставки принимали прямо на месте, стихийно и под расписку, но к тому моменту, как Тэцуя пробрался сквозь толпу к одной из площадок, его это уже не интересовало.

Воздух на этих квадратных кусках земли был пропитан адреналином и азартом, будто опиумом. Сколько раз Куроко видел, как играют в баскетбол днём, но ни разу не видел он эту игру ночью. Зависело ли это от времени суток, от места или от сознания свободы, но на площадке перед Куроко носились демоны. Они смеялись, не гнушались брани и каждым броском на осколки разбивали призрак правил, что тлел с приходом темноты.

Куроко стоял и смотрел, будто врос в землю, ещё один загипнотизированный из толпы, пока кто-то не налетел на него, чуть не выбив дух.

- Мать твою! - толчок в спину, Тэцую отбросило вперёд, на соседей, а потом обратно, отрезвляюще внезапно. Злость, такая сильная и такая непривычная, ощерила пасть, и Куроко обернулся, зажимая её в кулаках.

- Шиба-кун?

- Куроко? Ну, ахуеть, - фыркнул парень, окидывая Тэцую взглядом. - А ты-то здесь откуда взялся?

«Гулял», - чуть не ответил Куроко, крайне невежливо, но разве была страна, более воспитанная, чем Япония?

- О, да что за взгляд, разве так смотрят на друзей детства, - возмутился Шиба, лицо его блестело от пота, и он утирать его воротом футболки.

Удары баскетбольного меча наполняли ночь, Тэцуя оборачивался на звук против своей воли.

- Прости, я просто...

- Милый до ужаса, как обычно, - фыркнул Шиба, приобнимая Куроко за плечо, до крайности фамильярно. - Надеюсь, это не прозвучало как-то по-гейски. Давно не видел тебя. В смысле, я тебя вообще не видел, а не как обычно. Даже в метро не натыкался. Ну, ты понял. А живём-то на одной улице!

- Да, не случалось встретиться, - Куроко кивнул, заторможено и холодно, тонкие эмоции не были его коньком.

- Как тебя, блин, не зашибли тут...

- Пока пытался только ты, - у Шибы бегали глаза, близость его Тэцую раздражала, хотелось вывернуться или оттолкнуть. - Кстати, а сам ты здесь...

Толпа взорвалась криками.

- Ты уж сделал ставки? - Шиба схватил Куроко за плечи, и только так, лицом к лицу, стал заметен странноватый блеск в его расширенных зрачках. - Небось, в первый раз, а? Я же вижу, что в первый, по тебе сразу ясно, что ты не в теме. Прикинь, у них тут турнир на выживание! Сейчас полуфинал, команды почти дохлые, считай, четыре игры подряд, но они из трусов выпрыгивают, никогда такой херни не видел, - говорил он, захлёбываясь словами, и вдруг потянул Тэцую за собой ко второй площадке, что была в паре метров. - Играют два тайма, но за такое и умереть можно! Ты ещё можешь поставить, под ахрененный коэффициент.

- Постой, какие ставки, - начал Куроко, но Шиба был из тех, кто любит говорить, а не слушать, собственно, поэтому они и были друзьями детства

- Слушай меня, Куроко, дружище, и будешь в шоколаде. Есть тут один потрясный парень, рвёт всех в клочья! Эта команда однозначно...

Фонари слепили глаза, и крики били по ушам, слишком много тел было вокруг, слишком много людей, после крохотной душной комнаты уж точно, да и три дополнительных сантиметра, на которые Куроко вытянулся в старшей школе, не играли особой роли в этой толпе. Он привык быть на площадке, он привык играть, а не делать ставки и терпеть, пока его пихают локтями и отдавливают ноги. Он, вечный призрак, всё же не привык быть за сценой.

- Эгей, да что ты будто не в своей тарелке, - тараторил Шиба, терзая плечо Куроко своей братской хваткой, - баскетбол это же твоя стихия!

- Стихия моя, водоём не тот... Кстати, Шиба-кун, а кто это устроил? - спросил Куроко, хмурясь, но друг детства даже не успел рассмеяться ему в лицо.

На площадке напротив тёмная фигура пробила себе дорогу, стремительным броском прорвалась к кольцу, и от силы, с которой был заброшен данк, гулко зазвенел металлический столб. Крики зрителей разнесли ночь на части - вой оглушительнее всего, что Тэцуе доводилось слышать, - но по силе они были слабее ощущения, которое прошибло Куроко, когда он увидел эту фигуру, нёсшуюся, казалось, прямо на него.

Судьбе дела не было до теории вероятности. Ей было плевать на объяснения. Она просто сталкивала людей лбами, снова и снова, до тех пор, пока они не понимали то, что она пыталась им сказать.

Куроко узнал Аоминэ сразу, ещё в рывке, в прыжке к кольцу. На том была непривычная белая майка, и расстёгнутая рубашка развивалась за спиной - совершенно другой образ, и свободы больше, чем можно передать словами, - но Куроко не подумал "похож", не решил, что спутал. Были времена, когда Дайки находил Тэцую по дыханию, а Куроко и этого было не нужно. Есть люди, которые, сами не замечая, оставляют в тебе слишком глубокие следы.

- Ты посмотри! - визжал Шиба где-то слева, будто из-под толщи воды, далеко-далеко и не по-настоящему. - Ахренеть, какой парень! Пять тысяч иен, а, пять кусков!

«Поздравляю с выигрышем», - подумал Тэцуя, и было бы в его внутреннем голосе больше радости, если бы он хотя бы нашёл в себе силы сделать шаг назад. Или пошевелить мизинцем.

Аоминэ - растрёпанный, взмокший - пролетел по инерции вперёд, сметая толпу, как штормовой ветер, асфальт шаркающим звуком отозвался на шаги, и Дайки, воплощение всего того, чему Тэцуя никогда не мог дать определения, остановился на краю площадки, устало зачёсывая мокрые от пота волосы.

Его не должно было быть здесь. По всем правилам, он не должен был находиться здесь.

Их было больше пятидесяти. Баскетболистов и просто любителей - целое море людей, до смешного однообразных в своём различии. Но Тэцуя стоял, меньше чем в полуметре, запрокинув голову, как ему всегда приходилось, и ждал. Потому что кто угодно, но не Аоминэ. Аоминэ видел и замечал его всегда.

Тэцуя ждал, а Дайки тряхнул головой, принял из чьих-то рук бутылку воды, и почти отвернулся, но на миг его глаза расширились, будто от удивления, и взгляд застыл тёмно-синим, безжизненным маревом. Сердце Куроко, глупое сердце, фиброзно-мышечный полый орган, почему-то разрослось и попыталось проломить грудную клетку.

Аоминэ его увидел, он его узнал, и тёмные губы вдруг изогнулись в неловкой усмешке.

- Присоединишься? - кивнул Дайки в сторону площадки, не отрывая глаз от Куроко, будто зазывая, и, сунув бутылку ему в руки, пошёл к задыхавшейся у скамеек команде. Яркий свет вырезал его фигуру из фона, будто всё, кроме Дайки, было картонным.

В голове у Тэцуи сходились в веках эпохи правлений, смешивались формулы, и иероглифы меняли значения. Куроко должен был быть дома, готовиться к экзаменам, собирать сумку для дзюку. Куроко нужно было поступить в университет, Куроко нужно было стать взрослым и научиться борьбе, в которой приходится всегда вести мяч. Ему вообще много чего было нужно. Но люди таковы, что почти всегда выбирают не то, что диктует мир, а то, что диктуют желания.

Баскетбольная площадка, похожая на ринг. Место, где Куроко не мог себя представить. Аоминэ, взявшийся неизвестно откуда. Спрашивающий, может ли Куроко решиться на это. Аоминэ, который хочет сыграть против него.

А почему бы и нет?

- Вам нужен шестой игрок? - спросил Тэцуя, вплотную подойдя к капитану второй команды, и высокий парень, на вид очень суровый, подпрыгнул от неожиданности, как напуганный кот.

- Ты кто, мать твою за ногу, такой?! - прозвучало наперебой, и так же шарахнулась в сторону команда - вполне привычно, - разве что один игрок не двинулся с места; держась за горло, он стоял, согнувшись, и рот его производил жутковатые, надсадные хрипы.

- Всё, пиздец, - сказал кто-то, глядя на этого парня. Не пытаясь помочь. - Что делать будем, Нэджи? Если не заменим его, пролетим.

- Дисквалифицируют, мать твою, в финале, - подхватили остальные. - Вот лажа.

Видно, у Тэцуи день был такой - приходилось ждать, и он ждал, терпеливо, те десять секунд, что Нэджи смотрел на свою случайную, жеребьёвкой собранную команду, на задыхающегося аутсайдера и на самого Куроко - неприметного бледного парня, с кусками льда вместо глаз.

- Ладно, - выдохнул Нэджи, нервно утирая пот с лица. - Ты, - указал он на Куроко, - играть-то умеешь?

- Выигрывал кубок зимних и летних игр, - ответил тот.

- Ясно, - Нэйджи скривился. - Просто не путайся под ногами. Акира, вся защита на тебе, мы страхуем. Поехали, порвём этих недомерков!

Четыре игрока вышли на площадку - чёрную шершавую поверхность - и рассредоточились, уже с первых вкрадчивых шагов прекращая быть людьми. Куроко стянул свою футболку, оставил за кольцом и вышел следом под слепящий свет фонарей. Он считал вдохи, почти как в первый раз, когда оказался в игре, и на каждом выдохе окружавший Тэцую мир исчезал, слой за слоем, рубеж за рубежом, пока не осталась только чёрная площадка, без зрителей, без неба, без правил. Пока не остался лишь баскетбол.

- Понеслась! - взревела толпа из темноты, и свисток разодрал их крик. Прыжок, мелькнули в мертвенно-бледном свете руки, и игра началась.

Отбитый разыгрывающим мяч оранжевым метеором пронёсся в воздухе, и игроки кинулись вперёд, вслед за Нэйджи. Разыгрывающий второй команды - команды, частью которой стал Куроко на эти два тайма - задал бешенный темп, перевёл игроков в безоглядное нападение, и Тэцуя на секунду подумал, а что бы сказал Изуки-кун, увидь он всё это. Подумал и тут же забыл. Упоение игрой, казалось, растекалось в нём вместе с кровью.

Они едва добрались до передней линии. Двигаясь по краю площадки, Куроко успел увидеть только тень, вставшую у Нэджи на пути, и сразу развернулся и побежал в другую сторону, не дожидаясь, пока атакующий защитник попытается провести дриблинг. Против Аоминэ у того не было и шанса.

Это было почти смешно. Годы шли, а единственным, в чём Куроко всегда был уверен, оставался Аоминэ.

Дайки перехватил мяч так же легко, как если бы отобрал его у ребёнка, отдал пас, и первая команда тут же перешла в быстрому прорыву. Как волна, достигшая берега, движение игры покатилось в обратную сторону. Куроко бежал что было сил, грудная клетка расходилась до боли, лёгкий форвард вёл мяч всего в паре шагов, но Тэцуя не стал ждать, пока он схлестнётся с центровым. Ещё усилие, и Куроко выбил мяч у противника, а в следующую секунду на того налетела защита. Только мяч уже был в руках у раздающего, и не то чтобы он понял, как это произошло.

- Побежал, сука! - заорал Нэйджи, и где-то на другой стороне площадки усмехнулся Аоминэ.

Куроко оставалось только набрать в грудь побольше воздуха. В эти двадцать минут никто не посадит его на скамью запасных.

Тем вечером «на грани фола» перестало быть просто молодёжным слэнгом. Игроки падали, разбивали колени, орали друг на друга и продолжали вести мяч, дыша хрипло и прерывисто сквозь кривые оскалы. Куроко не знал этих людей, не знал, на что они были способны, да и сами они, объединённые жребием, знакомы были лишь передачами, но в этой грязной уличной игре имена не имели значения, и, возможно, несмотря на склоки, оскорбления и готовность показать зубы, именно это объединяло их. Они не столько играли в баскетбол, сколько рвались куда-то вперёд, словно живы были только покуда двигались, но они получали удовольствие от этого, низкое, дикое удовольствие, и хотя бы это Тэцуя мог понять.

Занимайся чем угодно, лишь бы оно делало тебя счастливым.

Среди этого организованного безумия Куроко столкнулся с самой агрессивной опекой, какую видел в своей жизни, с самыми грубыми передачами и подбором, и к концу первого тайма - весьма условного, - у него невероятно болели руки, а ведь он не давал даже свой коронный ударный пас, ибо не кому было его принять. Никто не пытался сбить Тэцую с ног, и члены его команды шарахались от Куроко так же, как соперники, но уже на пятой минуте Яритэ, лёгкий форвард, прорывался к кольцу с твёрдой уверенностью, что в последний момент Тэцуя направит ему мяч.

Они набрали шестнадцать очков. Конечно, этого было недостаточно.

- Ты играешь в полсилы, - у Куроко была минута, смешной тайм-аут, а он тратил секунды на то, чтобы, запрокинув голову, смотреть Аоминэ в глаза. Аоминэ, которого здесь не должно было быть. - Не похоже на тебя.

- Если я буду выкладываться на полную, мне станет скучно, - усмехнулся Дайки, вытирая лицо о рукав рубашки; новая привычка, о которой Куроко не знал.

- Сомневаюсь, что в такой компании это возможно.

- Оценил нравы, а,Тэцу?

- Я не уверен, что полностью понимаю происходящее.

- Да не надо ничего понимать, - сказал Аоминэ, наклоняясь к его лицу, опаляя жаром тела и темнотой на дне радужки. - Иди и играй, мать твою.

Куроко вскинул светлые брови.

- Похоже, что мне нужно такое говорить?

Раздался предупреждающий свисток.

- Никогда не нужно было. Давай, покажи зубы, - осклабился Дайки, хлопнув Тэцую по голому плечу, и пошёл к кольцу.

- Надерём уродам зад?! - крикнул Яритэ, вскидывая кулак.

- Без проблем, - ответил Куроко, ощущая огненный след прикосновения на коже, и двинулся к своей позиции. Грязная игра, фолы и неуместная агрессия злили его, но бушевавший вокруг ураган подхватывал и его сердечный ритм, и во втором тайме Тэцуя сделал ровно то, что Аоминэ велел - показал зубы. И в ответ игра поглотила его.

Осталось лишь чувство собственного тела - совершенного механизма, - знаки раздающего, и неотступное, перекрывающее всё ощущение присутствия Аоминэ на площадке. Это было почти как возбуждение, оно кружило голову, сдавливало внутренности в огненном кулаке и широкой ладонью стирало всё, что могло оказаться за пределами площадки. Куроко никогда не видел так, как он видел этой ночью, и никогда не бегал настолько быстро. Ни разу не был Тэцуя в этом состоянии, когда правила растирались об асфальт подошвами кроссовок.

- Ахренеть, правда? - шепнул ему Дайки, перед тем, как перехватить мяч, и устремился к кольцу; хриплый низкий голос пробрал Куроко до костей.

Они играли друг против друга, но Тэцую не покидала навязчивая, изматывающая иллюзия, что на площадке были только он, Аоминэ и баскетбольный мяч. Иногда он ловил себя на мысли, что вот-вот передаст Дайки пас. В последний раз это было так давно, что от воспоминаний нутро сдавливало стальной хваткой, но Куроко продолжал играть. Потому что хотел.

Финальный свисток подвёл последнюю черту, но игроки, как выпущенные пули, ещё несколько секунд продолжали бесполезное движение. Тэцуя остановился посреди площадки, едва дыша, и запрокинул голову, ища в небе следы звёзд. Его команда проиграла, Аоминэ смял их - всегда так делал, беги или не беги, - но Тэцуе было невероятно плевать на победу, ибо впервые за полгода он чувствовал себя по-настоящему живым. Он выложился, измотался в хлам, и ноги едва держали его, Яритэ, матерясь, как грузчик, потрепал его по волосам, и именно эти ощущения стояли проведённых в игре минут.

В глазах темнело, мир сокращался до слепящих уличных ламп, Куроко склонил голову набок и выцепил - из толпы полумёртвых игроков и пьяных зрелищем болельщиков - Аоминэ. Что во время матча, что сейчас, тот был похож на зверя; прошедшего через безостановочные восемьдесят минут игры зверя, он был изнурён и выжат, и мышцы горели под кожей, но Куроко без труда поймал его широкую, довольную улыбку. В этом они были одинаковыми - все игроки были одинаковыми. Все на этом сидели.

Даже если «Поколение чудес» были монстрами, требовавшими чудовищные дозы.

2

Большая часть человеческой жизни проходит в борьбе не с внешним миром, а с самим собой, потому что - должно быть, из-за какой-то жестокой шутки - мы словно запрограммированы на одни и те же ошибки. И чтобы не делать их снова и снова, приходится сильно потрудиться; приходится надевать на запястье невидимую резинку и щёлкать ею каждый раз, когда терновый куст, в который ты лезешь, оказывается слишком знакомым.

Иногда резинка рвётся.

Палящее солнце, как проклятие, медленно катилось по небосводу, и огромные прямоугольники света перемещались по душному классу, будто стрелки по циферблату, медленно и синхронно. В этом мареве застёгнутая на все пуговицы рубашка сдавливала горло ошейником, а пиджак превращался в тяжёлый, нелепый панцирь. Куроко безуспешно попытался вдохнуть полной грудью, отложил карандаш и запустил пальцы в растрёпанные волосы. Почему-то ему чудилось, как зудят царапины на покрытой липким потом коже.

Тэцуя был спокойным парнем, он всегда был спокойным, упорным и мечтательным, и он всегда знал, что делать - даже если это означало просто не сдаваться. Несколько веков назад из него вышел бы превосходный самурай, какой-нибудь Рурони Кэнсин, славный, решительный и очень правильный. Но Куроко был восемнадцатилетним выпускником старшей школы, жизнь которого вращалась исключительно вокруг баскетбольной площадки. Там он был бойцом, самураем, там он ставил всё на кон и там же побеждал. Или проигрывал и брал реванш.

Баскетбол был единственной его страстью. И, наверное, поэтому теперь Куроко было так плохо. Ибо для него баскетбол - словно сдавленные прутья арматуры, словно прижатые друг к другу на годы слитки металла или проросшие через бетон корни дерева - был тесно переплетён с Аоминэ Дайки.

Это то, что ты не можешь контролировать. Просто однажды в твоей жизни появляются люди, которые забираются тебе в голову, запускают свои руки тебе в душу и становятся частью твоей истории, твоего будущего и тебя самого. Ты ломаешься, плачешь, отрекаешься, уходишь из команды, находишь другую, находишь Кагами, взбираешься на вершины, борешься и тащишь, тащишь, тащишь этих людей за собой, потому что они живут в твоей голове, в твоём сердце, они с тобой в пустых комнатах, в спортивном зале, рядом на сидении в автобусе, они за сотни километров, спят, едят, разговаривают с кем-то, они и не думают о тебе, но неотступно существуют в твоей голове.

И потом, когда ты натыкаешься на них вживую, когда они ставят рядом с тобой банку газировки, окидывают презрительным взглядом на площадке или нависают всем своим разгорячённым телом, ты боишься, радуешься и плачешь одновременно. И не можешь выкинуть из головы, даже если знаешь, что так лучше, даже если когда-то было невыносимо больно. Потому что терновые кусты всегда одни и те же.

- На завтра прочтите двадцатую и двадцать первую главу, обсудим это и постараемся решить, как верно следует излагать материал на экзамене. Я жду ваших предложений.

Заскрипели стулья и парты, Куроко поднялся со своего места, забросил книги в рюкзак, в котором неизменно болталась пара кроссовок, и поплёлся по залитому тенью коридору, на ходу расстёгивая все дозволенные пуговицы. Пойти в дзюку было его собственной идеей, экзамены требовали усилий, а он просил помощи, когда она была нужна, но сейчас, выйдя на раскалённое солнцем крыльцо и утонув в жаре, Тэцуя это место ненавидел. Он стащил пиджак, закатал рукава рубашки и побрёл в сторону остановки. И сам не заметил, как начал ускоряться его шаг.

Любая наука, за которую бы ты ни взялся, от физики до социологии, устанавливает свои законы и свои правила, требует дань повиновения, прокладывает дороги, со знаками на которых приходится считаться. Но что было бы, если бы эти правила - дороги под ногами - исчезли в одночасье?

Куроко достал сотовый телефон, показавший пять часов вечера, сжимавшая пластмассу рука была непривычно загорелой, хотя его кожа по-прежнему была светлой, если сравнивать с остальными японцами. Солнце пекло голову, трещали о чём-то выстроившиеся на остановки девушки с курсов. Тихо гудя, подъехал нужный Куроко автобус. Но он в него не сел.

Момои-сан смеялась бы над ним до умопомрачения. Тэцуя продержался два дня - всего или целых, это как посмотреть, - но как голодные люди знают, где искать еду, так и одержимые чувствуют, куда им идти. Семьдесят третий - совсем непривычный - маршрут вёз Куроко в сторону канала, а Тэцуя смотрел в окно, на проносящиеся мимо дома, теребил край выпущенной рубашки и ощущал себя глупой влюблённой школьницей. Ему было страшно, ему было радостно, и постыдное нетерпение сжалось в груди пружиной. Хотя вряд ли по внешности Тэцуи это было заметно. Просто вспотевший растрёпанный мальчишка.

Тихо работало радио, и чей-то голос объявлял остановки, рюкзак лежал на соседнем сидении, и кроссовки, в которых выиграл не один матч, были внутри, на самом дне. Совсем не лёгкие кроссовки, которые он всегда таскал с собой.

Тэцуя даже не знал точно, зачем ехал туда: ради расчерченного асфальта или человека, которого мог там встретить. Но не придти было выше его сил. Он мог бы, если бы решился, если бы убедил себя, но он не стал. И его судьбу это устраивало.

Траву вокруг корта давно вытоптали, и теперь сухой ветер поднимал над площадками пыль. При свете дня, пока солнце ещё не клонилось к закату, легче было разглядеть лица людей, медленно заполнявших корт. Куроко прислонился плечом к забору, щуря глаза от пыли, и пальцы свободной руки до боли впивались в узор сетки. Пожалуй, люди, пришедшие сюда, были из той породы, что не увидишь на улицах в середине дня. У них были другие повадки, другой окрас и язык. Прятались ли они, как кроты, отсыпались или смешивались с толпой, чёрт его знает, но придя сюда, посмотреть на матч или поучаствовать, они представляли собой словно другое племя, в чём-то однородное, однако легко разбиваемое на отдельные части. А объединял их всех потрёпанный баскетбольный мяч.

- Гляди-ка, наш старый друг нелегал, - голос Нэджи, грубоватый и низкий, раздался откуда-то сзади, и Куроко обернулся, поправляя на плече рюкзак.

Вырванные из ночной прохлады в летнее марево, Яритэ и его приятель, Нэджи, показались Тэцуе слишком настоящими. Вообще, он был будто похищенный духами ребёнок, вышвырнутый обратно в человеческий мир.

- Твою мать, при свете ты ещё меньше! - смеялся Яритэ, подходя ближе.

- И меня ты называешь бестактным, - Неджи одарил друга косым взглядом и пожал Куроко руку. Крепко и испытующе долго. - Здорово. Давно не виделись.

- Всё, теперь я уверен, что ты настоящий, - тараторил Ярите, склоняясь к Тэцуе. - А мы уже думали к мозгоправу обращаться. Прикинь, был парень, играл, а потом исчез. Расскажи кому - не поверят. А я, между прочим, не курю настолько тяжёлые вещи, так что начал беспокоиться о собственном здоровье.

- Да тут половина тяжёлым пристукнута, - фыркнул Нэджи.

Куроко неловко потёр шею. Это напускное дружелюбие вызывало у него желание сделать пару шагов назад.

- Простите, что не попрощался, - сказал он, щурясь.

- О, да ладно... - Ярите махнул рукой, будто репетировал жест вслед за всеми актрисами японского телевидения. - Что может быть круче, чем очередная городская легенда, да ещё про призрак баскетболиста.

На счету Тэцуи из этих легенд была минимум четверть, но он решил промолчать; солнце слепило глаза, а Неджи смотрел на него так, как начинали смотреть люди, когда понимали, как выгодно его, Куроко, можно использовать. Из года в год одно и то же, Тэцуя был к этому готов. Как и к вопросу, что задал Нэджи, на секунду становясь похожим на Дзюмпея.

- Если я спрошу у тебя, за какую команду ты играл, ты ведь не ответишь, не так ли?

- Так, - кивнул Куроко, прикрывая один глаз. - Но ты ведь не спросишь.

- Точно, - Нэджи усмехнулся; никому из этих парней в действительности не было дела до имён и адресов, вряд ли они сами понимали, зачем сбивались в стадо по вечерам, зачем создавали команды; им просто хотелось бежать, быть в игре, чувствовать тело, ибо в баскетболе иногда казалось, что для тебя нет невозможного. Это так подкупает, в любом возрасте - быть всесильным. - Ты неплохо справлялся. Для мелкого.

- А теперь ты грубишь, Гин, - фыркнул Яритэ, выбивая у приятеля мяч из рук, нелепо и нахально, как все дилетанты, и странно, что ему позволили. - Но мужлан прав, парень. Ты был неебически крут. Для мелкого.

- Стараюсь, - Куроко улыбнулся, вспоминая, как едва стоял на ногах, когда они с Кагами выдрали у Тоуо первую победу. В те секунды, разбитый, изломанный, с каждой клеткой, кричащей от боли, он кому угодно мог смотреть в глаза, не задирая головы.

Славное было время.

С каждой минутой людей вокруг становилось всё больше, толпа разрасталась, и Куроко уже начинал чувствовать эту знакомую вибрацию, идущую будто из-под земли, но на самом деле рождавшуюся внутри, как отклик на ожидание и вызов. Знающие или видевшие друг друга, но всё же потенциальные соперники, люди собирались в кучки, смотрели по сторонам с недоверием и опасным весельем, будто каждый второй был спичкой, способной разжечь пламя. Может, они и не желали задирать друг друга, они не испытывали ненависти, но если кровь несётся по жилам, распаляя всё тело, то у того, всегда существующего противника, нет ни лица, ни имени. Всё детское и безобидное закончилось в средней школе, чем старше становишься, тем больше матчи напоминают смертный бой, весёлый, безоглядный бой пять на пять. Принцип «ничего личного» переставал работать, как только игроки выходили на площадку.

- Так что, играть будешь? - спросил Яритэ, лениво стуча мячом об асфальт, и руки его мелькали, словно широкие крылья. - Раз пришёл снова, то наверняка не для того, чтобы поглазеть. До жеребьёвки ещё где-то час, хватит, чтобы размяться. При желании мы можем подтасовать бумажки, если ты "за". Будешь в нашей команде.

Куроко был против, ставок и жульничества в том числе.

- В прошлый раз игра была бешеная, - заметил Нэджи, будто нехотя, отводя глаза. - Ты довольно шустрый.

- Полагаю, я могу воспринимать это как комплимент, - Тэцуя перевёл взгляд с мяча на Яритэ, не подозревая, насколько не по себе делалось от этого взгляда.

Куроко, прошедший через все муки, что способны причинить друг другу близкие люди, нашедший себя ещё несколько лет назад, смотрел будто престарелый мастер боевых искусств, видящий насквозь.

Но Яритэ держался.

- От Нэджи? Не меньше, чем предложение руки и сердца, - парень доверительно наклонился вперёд, однако услышать его могли все в радиусе пяти метров. - Вот лично я в восторге от твоих пасов. Серьёзно, соглашайся, убойная будет игра. А мы позаботимся, чтобы тебя не покалечили.

- Ты лучше о себе беспокойся. У Тэцу крыша уже есть, - готовая обратиться в вежливость ухмылка застыла на губах, а рёбра будто сжались и пробили лёгкие, сдавливая, не давая вдохнуть. Куроко ощутил, как тяжесть чужого тела опускается ему на плечо, как закрывает чужое лицо от слепящего с запада солнца, и пальцы Аоминэ касаются рубашки в районе солнечного сплетения, едва задевая край. - Благотворительная акция закончилась, парни.

- Ещё один знакомый говнюк, - вздохнул Нэджи, и Тэцуя почувствовал, как напряглись мышцы Дайки, и теснее прижалось чужое тело. А ведь всего-то приобнял рукой за шею. - Откуда только явились?

- И ваши рожи мне что-то напоминают.

- Здравствуй, Аоминэ-кун, - Куроко чуть повернул голову, подымая глаза, и его светлые волосы щекоткой прошлись по тёмной щеке. - Ты не мог бы не наваливаться на меня?

- Эй, а это же вас я порвал в начале недели. Какое совпадение, - Дайки его будто не услышал, или не послушал, что гораздо более вероятно, и рука по-прежнему лежала на плече. Она мешала Куроко думать. - Решили повторить ценный опыт?

- Тебе дантисты не говорили, что скромность лишней не бывает? - спросил Яритэ, пряча угрозу за кривоватой улыбкой.

- Ты если храбрый, то говори прямо, - фыркнул Аоминэ, и пальцы обхватившей Тэцую руки сомкнулись на левом плече, будто замыкая кольцо. - Бить морды, конечно, не спортивно, но что не сделаешь ради собственной тени. Тем более, что это взаимно.

Звучало странно, особенно из уст не склонного к лишнему пафосу человека, но если бы Нэджи и его приятель знали - о поставленных на кон чужих мечтах, о прощённых поражениях и высказанных в ночь угрозах, - то бежали бы с корта, будто гонимые дьяволом. Но они ни черта не понимали или мастерски это скрывали.

- Так как на счёт игры? - продолжал Дайки, подначивая с серьёзным видом, дразня, как собак. В Тэйко, с Кисэ, он был не так агрессивен. - Двое на пятерых, в качестве разминки. Уверен, вы найдёте ещё троих игроков, если подсуетитесь.

- Не больно ты самоуверен? - судя по задранному подбородку, Нэджи готов был кинуться на Аоминэ прямо сейчас. У Дайки вообще был талант доводить людей до состояния берсерка. У всех бывших членов Тэйко, если уж на то пошло.

- Я же сказал два на пять, а не один на пять. В последние годы у меня с самомнением всё заебись.

«Не заметно», - Куроко скосил глаза на руку, удерживающую его плечо.

- Ничего, - сплюнул Яритэ, даже не уловив намёка, - вылечим.

- Мяч только не потеряй, пока до площадки дойдёшь, - фыркнул Аоминэ, со знакомым злым весельем в голосе, и хотел бы Тэцуя знать, что заставило Дайки так глупо и безоглядно, непохоже на себя, кидаться на людей.

И накладывать на него, Куроко, лапу.

- Аоминэ-кун... - вздохнул Тэцуя, до отвращения напоминая сам себе инфантильных героинь аниме, и, собравшись, заехал Дайки пальцами под рёбра. - Я попросил не наваливаться.

Дайки скривился и шарахнулся в сторону.

- Тьфу, бля, да я же любя! - слова утонули в дружном гоготе, который оборвался, стоило Тэцуе взглянуть на Яритэ. Эти люди - не плохие и не хорошие, но слишком неискренние, - начинали его раздражать. В жажде ощущений они превращали баскетбол в драку, а победу ценили за деньги.

- А вы... Пожалуйста, ищите команду, - велел он, и его вечная сдержанная вежливость растворялась в нехарактерном, пугающем тоне. Мало кто ожидал бы услышать от Куроко подобное.

В ответ Яритэ вскинул руку с оттопыренным средним пальцем, вот только прежде, чем кто-то заметил, мяч, который он бил на ходу, оказался у Аоминэ в руках.

Всего за мгновение. Прекрасен, как всегда.

- Пошли, Тэцу, - Дайки расправил плечи, и за одно движение словно стряхнул с себя лень и дрёму, и тёкшее с запада ослепительное солнечное тепло обхватило его фигуру, как и много раз до, слепя Куроко глаза. - Покажем ублюдкам, как надо играть.

Так уже было. Очень давно. И это прошло.

Может, он ожидал улыбки или кивка согласия, или что там ещё кричали друг другу игроки Тоуо, но вместо того, чтобы пойти следом, Тэцуя схватил Аоминэ за рукав футболки и притянул к себе.

- А тебе не приходило в голову, что я могу не согласиться? - спросил он хмуро, сам не зная, что ожидал услышать в ответ. Наверное, где-то в глубине души, он боялся, что для Аоминэ всё было по-прежнему - будто Куроко никуда не уходил, ни с кем другим не играл, а так и остался в глупых пятнадцати, наивный шкет с сильной волей, тень, всегда отдающая пас только ему.

Может и хорошо, что по лицу Дайки, будто отрешённому, не возможно было что-то понять.

- Но ты же согласился? - сказал он, не пытаясь отстраниться, терпя врезающийся в шею ворот натянутой футболки.

- Да, - кивнул Куроко, - согласился.

- Вот и заебись.

Какого-то чёрта, Тэцуя понимал Дайки - его действия, мотивы и цели, - только когда они играли в баскетбол.

Вокруг площадки уже собрались зрители, из тех, кто насмехается, улюлюкает и любит махать руками. Кое-кто подбадривал Дайки, но не отваживался дотронуться до того же плеча. Куроко сел на асфальт, чтобы переобуться, а Аоминэ остановился у него за спиной, стуча мячом. Нэджи, показательно вставшего у противоположенного кольца, окружали четверо игроков, тех же самых, включая задыхавшегося в памятную ночь астматика - Бурокку, и судя по их лицам, они готовились как минимум к рукопашной.

- Как думаешь, на нас кто-нибудь поставил? - спросил Куроко, безжалостно запихивая пиджак в рюкзак. У него немного тряслись руки, и казалось, что земля под ногами превращается в болотную жижу. Которая когда-нибудь его поглотит.

- Да плевать, - фыркнул Аоминэ, сверля взглядом соперников. - Мы же играем ради удовольствия, Тэцу.

Куроко вжикнул молнией и улыбнулся, предпочтя промолчать. Когда-то он вывернулся наизнанку, чтобы услышать эти слова, он, раз уж на то пошло, всегда выворачивался наизнанку ради баскетбола. Может, поэтому мелкий улыбчивый Аоминэ тогда вцепился в него. Будто дитя в мохнатого щенка.

- Держи, - сказал Дайки, и его ладонь припечатал что-то Тэцуе к груди. Прозрачная упаковка, две мягкие детали.

- Напульсники? - удивился Куроко, поднимая глаза на друга; проклятое солнце снова било в лицо, и было почти нечестно слепнуть в этот момент.

- Просто надевай, - скривился Аоминэ, словно отмахиваясь от Сацуки, словно ничего не произошло. Словно не знал заранее, что Тэцуя придёт, и не ждал его.

«Как скажешь», - подумал Куроко, закусывая губу, и ничего не ответил, пошёл к центру площадки. Найковские резинки плотно обхватили запястья, заполнили ощущение незавершённости, и Тэцуя - маленький и нелепый, жилистый и решительный - снова стал человеком, способным менять ход игры за секунды.

Чёрт возьми, они снова играли вместе.

Удовольствие Дайки в этом разогреве могло обойтись кому-то очень дорого.

- Вы так серьёзно настроены, - Аоминэ кинул мяч парню со свистком и встал напротив Нэджи. - Обиделись, что утащил у вас Тэцу?

- Больно ты наглый говнюк, - протянул тот лениво. - Никаких обидок. Мы размажем твою физиономию по площадке чисто в профилактических целях.

Дайки окинул команду противника презрительным взглядом.

- Сколько гонора. Продолжайте, мне нравится.

- Думаешь, пацан тебе поможет? - спросил Яритэ, пренебрежительно указав на Куроко.

- При желании, Тэцу тебе глаз на жопу натянет, - сказал Дайки, красноречиво выделяя слова, и встал в стойку. - А теперь сосредоточься и постарайся, чтобы мне не было скучно.

«Скучно не будет», - пообещал Куроко, кажется, сам себе, и невидимые шипы терновника впились в его кожу всё в тех же местах. У Тэцуи не было привычки обманывать себя, да он и не пытался, он стоял сейчас на этой чёртовой площадке, под палящими лучами уходящего солнца, и внутри него другое, такое же огромное солнце обжигало органы предвкушением и страхом. Они с Аоминэ опять играли на одной стороне - какая нелепая шутка, после стольких лет, - снова связанные по рукам и ногам, собранные детали механизма, и одна только мысль пьянила, и хотелось кричать, и Куроко мог бы пробежать любой марафон, что придумала бы Рико, трижды, потому что не было слов, способных описать вихрь мыслей и чувств, что разносили спокойную душу Куроко на части.

Боги, он ведь мог бы прожить так ещё лет десять, с Дайки в голове и другими людьми вокруг, но одним летним вечером он просто вышел из дома, и скучный круг рутины разнесло на куски.

- Начали, котятки, - хмыкнул судья из народа и подкинул мяч.

Теперь Куроко и Аоминэ предстояло сыграть за пятерых. Это как в глупых боевиках, где два китайца с мечами нагибают вооружённую охрану целого комплекса. Или это другое кино? Не важно. Тэцуя знал, что у них получится. Без ошибок, без колебаний, без неловкости. Дайки просто подпрыгнул и отбил мяч в его сторону. Он тоже знал.

Порыв сухого ветра взметнул в воздух песчинки пыли, Куроко отбил мяч вверх и вперёд, и Аоминэ перехватил его до того, как кто-либо успел среагировать. Ударились стопы об асфальт, и среди криков толпы гулкая дрожь кольца прозвучала набатом. Любовь к данкам у Дайки с Кагами была одинаковой.

Противник собрался и пошёл в контратаку. Они, все пятеро, рванули назад, перебрасывая мяч, и даже не заметили, что Аоминэ не спешил их нагнать. Куроко они, впрочем, не заметили тоже. Тэцуя допустил их до позиции центрового, и после всего, через что он прошёл за последние три года, включая игру против Мурасакибары, отобрать у них мяч было до смешного легко. Аоминэ подлетел к Куроко, ураганом прошёл сбоку, гнавшиеся следом игроки шарахнулись от него в стороны, как от бешенного пса, и Дайки видимым только ему одному движением перехватил пас Куроко и побежал к кольцу.

Это было подобно танцу, идиотскому, стремительному танцу, и сколько бы ты ни отворачивался, ни закрывал глаза и сколько оппонентов ни вырастало у тебя на пути, ты всегда знал, где находится второй партнёр. Тэцуя танцевал, понимая, что каждый грёбанный зевака и каждый дурак на площадке так же, как он сам, восхищались красотой и чистотой этого танца.

- Ты загоняешь меня до смерти, - тихо смеялся Куроко, упираясь ладонями в колени, пот тёк с него в три ручья, но даже эта проклятая жара не могла его остановиться. Не когда он играл с Дайки.

- Зато умрёшь счастливым, - заметил Аоминэ резонно, хлопнув по его обтянутой в белый лён спине.

- Ладно, - легко согласился Тэцуя, глядя исподлобья на надвигавшихся на них игроков. - Но сначала мы похороним их. Не знаю, как ты, а я хочу разбить этих парней на голову. Чтобы поражение для них было горьким не из-за денег. Чтобы потом они играли ради игры.

- Ты только скажи мне «фас», - Аоминэ запрокинул голову, втягивая воздух сквозь широкий оскал, и с этого момента вся атака второй команды, направленная на скоростное нападение, была обречена.

Тэцуя провёл рукой по лицу и тоже понёсся вперёд. Их было всего двое, два игрока, за которыми легко было бы уследить, но за спиной Аоминэ он становился абсолютной тенью.

За каких-то пять минут они разнесли противников в пух и прах, и зрители - эта огромная масса, ослеплённая закатом, - бесновались вокруг и ревели, и в душе Куроко ревел вместе с ними, даже когда в защите Дайки напоролся на опеку из четырёх человек. Вот только с ним агрессивный настрой не работал, был что пуля против пули, и Дайки мог бы обойти эту живую стену, это было бы совсем не скучно, но Аоминэ всё ещё помнил, каково это - играть дуэтом. Одарив Яритэ и прочих бешенной улыбкой, он бросил мяч у них над головами, и Тэцуе ничего не оставалось, кроме как принять этот пас.

- Что будешь делать, мелкий? - прохрипел Нэджи, вырастая будто из-под земли, и в глазах его тлел опасный уголёк потухшей уверенности.

- Забрасывать, - ответил Куроко, и пролетевший будто сквозь Нэджи мяч попал в кольцо.

Тэцуя развернулся и побежал до того, как мяч коснулся земли. Так что на асфальт они упали одновременно. Зазвенела резина, чёрная шершавая поверхность ободрала Куроко руку до локтя, и если бы не длинные брюки, он бы разбил колени. Свист и крики понеслись по площадке - реакция на первую кровь.

- Это тебе не школьный паркет, малец, - заржал Бурокку, разводя руками, даже не понимая, что его не слушают и не видят.

Пошатываясь, Куроко поднялся на ноги, рубашка сбоку была испачкана смешавшейся с потом сукровицей, а губы сжаты в бледную полосу. Стоявший вполоборота Аоминэ, позволивший другой команде пройти мимо себя, поймал его взгляд. Кивнул. Повернулся спиной.

Следующий бросок Дайки сделал, опёршись коленом на чью-то грудную клетку. И не то, чтобы это был самый жёсткий его способ провести дриблинг - не зря же Аоминэ был тяжёлым форвардом.

Он даже не калечил соперников - они калечились об него.

Спустя тридцать секунд Нэджи и его команда уже не сомневались, что играют против дьявола - страшного, быстрого и безжалостного. Ещё через минуту группе из случайных добровольцев, под неодобрительный гул толпы, пришлось утаскивать их - взмыленных и обалдевших - прочь с площадки. Бурокку снова задыхался, теперь уже из-за разбитого мячом носа, но едва ли его было жаль.

Куроко всегда был за честную игру, Аоминэ тоже, но в чужой монастырь со своими правилами не заламываются, не так ли?

«Что ты творишь?» - спрашивал себя Тэцуя, подставляя лицо ветру, но все упрёки, что он мог бы высказать себе и Дайки, разбивались о широкую белозубую улыбку. Аоминэ улыбался, и Куроко, видя это, хотелось обнять весь мир.

Но на весь мир его бы всё равно не хватило, так что он вместе с Дайки пожал парням Нэджи руки (сдержанно, почти извиняясь, но не пряча глаза) и поплёлся за рюкзаком. Сегодня он должен был читать двадцатые главы по истории, а вместо это зажёг, вероятно, больше пятидесяти сердец, показав, как можно играть в баскетбол.

- Это прекрасное ощущение, когда у тебя отваливаются ноги, - выдохнул Аоминэ сквозь зубы, приваливаясь к сетке рядом с Куроко.

- Ты злорадствуешь? - земля всё ещё была горячей, тело ныло, и Тэцуя нашёл в себе силы приоткрыть лишь один глаз. - Меня как будто в стиральной машине сполоснули.

Дайки с упоением вытянул конечности и лёг на спину, как разомлевший кот; Мидориму эта его привычка бесила, а Момои всегда видела в ней что-то очаровывающее, будто за обращённое к небу лицо Аоминэ можно было простить всё. Куроко редко обращал внимание на эти мелочи. Пока они не начали ему сниться.

- Я чувствую себя виноватым, - заявил Дайки глубокомысленно.

- Да ничего подобного, - хмыкнул Куроко, поднося бутылку ко рту. Корт за спиной разрывал вечер гвалом, мяч снова был в игре, стиральная машина работала. - Для этого у тебя слишком довольное лицо.

- Нечего не могу с собой поделать, - ответил Дайки, растягивая слова, скатываясь к своей обычной ленивой манере речи. - Я смотрю, ты как-то не спешишь с осуждениями.

- Разве я так часто это делаю?

- Вслух - нет, но при случае я всегда чувствую, как мне затылок прожигает твоим праведным гневом.

- Сейчас в моём теле даже процесс окисления происходит с трудом, а ты говоришь о прожигании взглядом, - улыбнулся Куроко и склонил голову набок, чтобы видеть Дайки. - К тому же, я действительно думаю, что ты был на высоте. Как всегда. Все те парни зациклены скорее на борьбе, чем на баскетболе. На самоутверждении. Все эти турниры и ставки... В любом случае, осуждая тебя, я должен был бы осуждать и себя. Только за что? Здесь же нет правил.

Аоминэ открыл глаза и посмотрел на Тэцую, странно, нечитаемо.

- Да, - сказал он, - правил нет.

На какое-то мгновение - короткое, яркое, наполненное, как распираемые воздухом лёгкие - Куроко захотелось наклониться и прижаться лбом ко лбу Аоминэ. Коснуться его, сломать что-то, что всегда было между ними, почувствовать. Но такие прикосновения вовсе не то, что делают друзья, поэтому Тэцуя просто отвёл глаза, душа в себе эту вспышку, одну из прочих.

Забавно, но если бы Куроко вздумал спросить, то никто не сказал бы, что они с Аоминэ друзья. Это слово было бледным, неправильным, его было недостаточно, и тот же Акаши, с его всевидящими глазами, отказался бы подбирать их отношениям какое-либо название. У такого - не было определения.

Правильнее всего было рассказать обо всём Аоминэ, ещё в Тэйко, но Тэцуя не знал, как, поэтому малодушно молчал. Душил себя и молчал, предпочитая не замечать, что присутствие Дайки рядом как ЛСД - вызывает не физическое, а психологическое привыкание и потребность. Ломается не тело, ломаешься ты.

- Аоминэ-кун, - позвал Куроко, смотря в даль, через канал, - почему ты здесь?

- Ты имеешь в виду этот балаган, который они называют уличным баскетболом?

- Да.

- Полагаю, по той же причине, что и ты. Мне это нужно. Если я не буду играть, я свихнусь. Буквально. А эти парни, хоть они и ни черта не понимают в тонкостях баскетбола, но зато не сдаются.

Тэцуя грустно улыбнулся, одними губами, и снова потянулся к бутылке с водой.

- Ты же не думаешь, что мы одинаковые, правда?

- Ты о чём? - Дайки перекатился на бок, безбожно пачкая футболку, и подпёр голову рукой

- О наших причинах. Ты был рождён для баскетбола, у тебя, если можно так выразиться, нет выбора. Ты бы свернул на эту дорогу в любом случае. А я пошёл по ней из чистого упорства, потому что это единственное, чем я хочу заниматься, к чему стремлюсь, несмотря на то, что мой рост в энциклопедиях не указан даже как минимальный, - Тэцуя бездумно водил пальцем по горлышку бутылки. - Ты рождён для этой игры. А я иду против танка.

Голос Куроко был бесцветным, он не жаловался, не выставлял на показ свои проблемы, не скатывался в свойственное людям самолюбование, а просто озвучивал факты, в какой-то глупой, непонятной попытке донести до Дайки то, что Куроко знал всегда.

Но у каждого своя правда, несмотря на то, что она, в сущности, одна.

- Получается, никакой разницы, Тэцу, - сказал Дайки. - Один хрен идём в том же направлении. Сходимся с тобой постоянно в одних и тех же точках вселенной... - он умолк, отводя взгляд, и вдруг усмехнулся, длинные сильные пальцы прочертили пять полос на земле. - Не слишком пафосно получилось?

- Немного, - с готовностью ответил Куроко, и его попытка сделать глоток воды увенчалась забрызганным лицом и рубашкой.

- И кто из нас издевается, - смеялся Аоминэ, выливая воду ему на волосы.

Куроко - от неожиданности - стал похож на мокрого обиженного кота.

- Что б тебя, - отплевывался он, выставляя ладони, брызгал водой в ответ и тоже смеялся. Смеяться было легче всего, легче, чем думать о чьих-то мотивах, о собственных фиксациях и темноте у Дайки в глазах. Так казалось, что они опять в средней школе, и всё ещё впереди.

Людей связывают нити, одна за другой, от мелких - швейных, до свитых в канаты, которые удерживают тебя рядом с кем-то, как корабельные крюки. Казалось, у Куроко и Аоминэ этим канатом был баскетбол - одна бесконечно крепкая, но всё же лопнувшая однажды нить. Волокна расплелись, истончились и порвались.

А кораблики так и не разошлись.

Крюки - целая цепь - врезались в борта, ни выдернуть, ни обрезать.

- Надо подняться, - решил Аоминэ, лениво растягивая слова, однако позы не сменил, так и лежал на боку, мокрый и уставший.

- Ты первый, - капли воды неприятно сползали по шее, бликами мерцали на ресницах; Куроко думал о том, как безобразно испачкаются его волосы в пыли, и как красиво лицо Дайки выглядит сквозь эти мерцания воды на решётке ресниц.

- Я всегда первый... Давай на счёт "три"?

- Раз.

- Два.

- Три.

- Мои чёртовы ноги...

Аоминэ скорчил гримасу боли и вытянулся во весь рост, по-своему красиво. Тэцуя, пряча детскую улыбку, принялся оттряхивать брюки. Растёкшийся плавленным золотом солнечный свет стекал за горизонт, по крупицам утягивая за собой яркость дневных красок, и будто пытался завершить что-то, мягко и ненавязчиво, но с непоколебимым упорством.

Закинув рюкзак на плечо, Куроко смотрел на этот закат и подготавливал себя к тому, что вот сейчас, через мгновение, он и Аоминэ каждый куда-то уйдут, в разные стороны, как уже не раз бывало, и поделать с этим ничего будет нельзя. Куроко будет маяться, страдать от жары и готовиться к экзаменам, Аоминэ тоже что-нибудь будет - существовать, мелькать в толпе, сниться чаще, чем между прочим. Но всё это - после заката, после точки. Кажется, что жизнь - это банк, не дающий отсрочек, а по взятому в кредит счастью капают баснословные проценты.

Собственно, то же счастье оказалось совсем не таким, как Куроко его себе представлял. Нелогичное, необъяснимое, болезненно-неясное, как темнота у Аоминэ в глазах. Неизвестно когда появившаяся, пронизанная мыслями темнота.

Возможно, именно из-за неё всё вдруг пошло не по сценарию. Уже который раз.

- Эй, - позвал Дайки, отвернувшись к каналу, ломая ожидание, - скажи, ты веришь в судьбу, Тэцу?

Куроко удивлённо вскинул брови, хоть обращённый к нему спиной Аоминэ и не мог этого увидеть.

- Нет, пожалуй, - ответил он. Тэцуя, как Битлз, верил в себя.

Дайки помолчал.

- Вот и я нет, - будто решил он и обернулся. - Сходишь со мной в магазин, хавчик отцу купить?



Через двадцать минут Куроко и Аоминэ шли между рядами стеллажей, катя перед собой детскую продуктовую тележку забавного зелёного цвета, и белые слепящие лампы отдела, будто в насмешку, выделяли сотни деталей их потрепанного, неряшливого вида.

- Гуксу или рамэн? - Куроко сел на корточки перед полкой, забитой готовой лапшой.

- Бери всё, - пробурчал Аоминэ, и разномастные пачки отправились в тележку. Его движение было лёгким, отточенным, на взгляд Тэцуи - все три очка. Профдеформация, наверное.

- Твой отец всё еще любит танэ-моно? - спросил Куроко, указывая наверх, и Дайки лениво потянулся через его голову, даже не задевая, достал ещё одну пачку.

- А что ему остаётся. Мои кулинарные навыки сведены к минимуму.

«Что ты знаешь о минимуме», - подумал Тэцуя, вспоминая Рико и её сваренный с пилюлями рис.

- Я как-то пробовал удон, что ты готовил. Было вкусно.

- Ты две трети тарелки оставил, - фыркнул Аоминэ, закидывая в корзину упаковки с роллами . - Коты едят больше.

- Я извинился.

- Ну, ещё бы... Я всё хотел спросить, почему ты в школьной форме?

- Готовлюсь к вступительным экзаменам, - Куроко вздохнул и задвинул вверх сползший рукав. - Начинаю подозревать, что провалюсь.

Аоминэ обернулся, вскидывая брови в шутливом удивлении.

- Из-за баскетбола? Не самая большая твоя жертва.

Маленькая тележка пополнялась: коробкам с лапшой прибавилась замороженная рыба, овощи и консервы; Аоминэ шёл между стеллажей увереннее, чем иные консультанты, и казалось, что его вообще мало заботило, что именно он брал. Видимо, разбирался бывший бомбардир Тэйко исключительно в кроссовках. Тэцуя горько вздыхал, посматривал на корзину и периодически невидимой рукой выуживал некоторые продукты, возвращая их на место. Дайки не замечал, или делал вид, что не замечает, только вот его руки - бесконечно длинные, сильные, привычно тёмные - раз за разом задевали Тэцую -запястья, плечи, шею и щёки, - когда Аоминэ тянулся за очередной склянкой с импортными корнишонами. Куроко редко наталкивался на людей, всё чащи они на него, если не успевал увернуться, но этим вечером он чувствовал себя невероятно неповоротливым и лишним, болтающимся под ногами. Но не потому, что Дайки его касался. А потому что Куроко знал, что это было не случайно.

У Тэцуи не было глаз императора, но он всегда умел внимательно смотреть.

- Твоей собаке корм не нужен? - спросил Аоминэ, кивая в сторону расставленных на полу мешков с собачьей едой.

Куроко предпочёл не задумываться, зачем Дайки помнить о то, что у него был пёс.

- Нет. Номер Два живёт у Рико.

- Плоская тренерша? - Дайки покатил тележку к кассе.

- Ммм, да... Но говори так при ней. Иначе я буду вынужден нанести тебе тяжкие телесные повреждения. Вообще, я хотел оставить собаку Кагами, но идея не вызвала у него бурного восторга. У Тайги, я имею в виду, - Куроко принялся выставлять продукты на конвейер. - К тому же, если Рико что-то решила, то спорить с ней трудно.

- Она взяла собаку вместо кубков, - подытожил Аоминэ, усмехаясь.

- Когда-то Сацуки радовалась победам больше нас всех, - сказал Куроко. - И вместо кубков взяла тебя. Так что мы ещё легко отделались.

Пикал компьютер, кассирша складывала еду в подготовленные пакеты, Дайки стоял, сунув руки в карманы шорт, и невидяще смотрел на монитор.

- А ты бы предпочёл отдать ей железки? - спросил он, будто и не у Тэцуи вовсе. И Куроко чуть было не уточнил «кому - ей?», но вслух сказал другое.

Испугался.

- В смысле?

Аоминэ махнул рукой.

- Забудь.

Если бы Тэцуя мог, он бы обязательно так и сделал.

Они вышли на улицу, таща по пакету в руке - рассчитавшись, Дайки вдруг сгрёб с конвейера ведёрко мороженого и сунул Тэцуе; при других обстоятельствах мог бы и дух вышибить, а так только всучил пакет, решительно, но осторожно, и предупредил, что не примет возражений. Будь они всё ещё детьми, это наверняка смотрелось бы мило, два большеглазых чистых ребёнка, остывающий в сумерках город и ведро мороженного, но они уже давно были не теми, кто встретился когда-то в спортзале третьего состава Тэйко. У них были другие глаза - серьёзные, внимательные, не пускающие, - другие мысли, на порядок темнее и глубже, и спина Аоминэ с того времени стала прямее и шире, чем Тэцуя помнил.

Как так получается, что годы идут, а ты цепляешься всё за того же человека?

- Аоминэ-кун, мне кажется, мы идём в неверном направлении, - заметил Куроко на десятой минуте их странного блуждания по токийским улицам.

- А ты что, хорошо знаешь дорогу? - Аоминэ насмехался и не скрывал этого. - Не кипишуй, я решил, что провожу тебя до остановки. А то стоит мне отвернуться, и всевозможные отморозки вербуют тебя для сомнительных турниров, на которых ты загнёшься, как единственный пони в блошином цирке. Мало ли, кину здесь, а завтра ты уже в якудза будешь.

- Ты явно преувеличиваешь, - Тэцуя бросил на друга осуждающий взгляд, но потом будто задумался. - Мне сейчас в голову пришёл образ Акаши с пистолетом.

Аоминэ скривился, и целлофан протестующе зашуршал в его руке.

- Не рассказывай такие ужасы на ночь глядя.

- Ты прав, я погорячился, - согласился Куроко, и, выдержав паузу в пару секунд, они всё же рассмеялись.

Серый тротуар гладкой верной дорогой стелился под ноги, и тихо шептала листва запертых в оградках деревьев, Тэцуя не предпринимал попыток заправить выпущенную рубашку в штаны - совсем не его стиль, - и пытался уговорить Дайки найти где-нибудь пластиковые ложки, потому что мороженое уже наверняка начало таять. Аоминэ улыбался, редко и мягко, будто разучился давно, а теперь вот выходило - случайно, мял шею свободной рукой и объяснял, почему дайкон лучше жарить на медленном огне. Всё это было странно и настолько привычно, что даже больно, но Тэцуя обязательно сказал бы «спасибо», если бы было кому.

От том, придёт ли Аоминэ на площадку ещё, Куроко так и не спросил. Оправдывал себя тем, что не нашёл подходящий момент, но попросту - струсил. И в лицо Дайки он не смотрел, ни когда подъехал в автобус, ни когда подымался по лестнице. Ни когда Аоминэ лениво махал ему рукой.

Сердце Куроко, вместе с кровью, качало по телу что-то ещё, что-то, что ломало его и делало несчастным и счастливым одновременно, и Куроко не знал, как ему поступить, что предпринять и можно ли от примиси избавиться. Но не только его кровь была отравлена - Тэцуя чувствовал, - и от этого было только хуже.

Когда автобус тронулся, быстро набирая положенную скорость, и на фоне мелькающих за стеклом огней Куроко увидел собственное отражение, то ему показалось, что это было самым неправильным, что он сделал в своей жизни.

Даже на фоне этих душных летних дней.

продолжение в комментариях

@темы: Kuroko no Basuke, Ёбанный стыд

---

А потом кто-то сказал: «А прикиньте, они ведь учились же в одной школе, и потом, после войны шли такие по коридору и видели друг друга, и помнили про остров и всё, что они там сделали, что Джек сделал, и Ральф такой...»

Вы, блеать, не представляете, каких фееричных глубин юст я увидела в тот момент

UPD:

(...)

Ночные кошмары, и костры, и прогулки по парку, который же просто парк, но ты ждёшь, что вот-вот кинется на тебя из этих зелёных глубин и пламя, и страх, и ужас, и полетят в тебя копья, и череп на уроке биологии скалится так знакомо. Саймон, улыбающийся грустно, приходит во снах и гладит по голове, и иногда тело у Саймона всё изранено и исколото, разорвано и кровоточит, и он улыбается, прощая Ральфу то, что какие-то из этих ран нанёс он сам. Ральф растёт и строит-строит-строит для себя порядок и правила, и стрижёт волосы коротко, и понимает, чему же ухмылялся Повелитель Мух, и, что хуже всего, помнит тот ужас и в каждом, проходящем мимо, в глазах любого, на самом дне, видит ту тьму, через которую прошёл, видит то чудовище, связанное правилами по рукам и ногам, такое ручное в людях, которых на острове не было. И Ральф боится и не боится людей одновременно, и не то чтобы у него много друзей, но он как ни пытается, не может забыть пепелище и как саднило забитое дымом горло.
А рядом с Ральфом, совсем рядом, ходит Джек. Джек уже не поёт в хоре, теперь Джек поёт под гитару, по тёмным закоулкам с простыми хулиганами - не с теми детьми, что разукрашенные ходили под его началом, те боятся его, как смерти, - и у него рубашка на выпуск и взгляд человека, который однажды испробовал власть и не напился. У Джека отличные оценки, потому что Джек тщеславнее дьявола, у Джека глубоко внутри сидит чудовище, которое знало, что такое настоящая свобода, и по вечерам, гуляя по парку, Джек смотрит на мир подведёнными углём глазами - новой маской. Когда он вспоминает - часто, - Джеку бывает страшно, панически, будто ему семь лет и он разбил мамину любимую хрустальную вазу, но страх тут же проходит, и Джек чувствует то же, что он чувствовал, ведя за собой людей вокруг костра, когда забивал насмерть, когда заставлял кланяться и жрать мясо, когда гнал Ральфа, как лисицу, огнём и злым детским улюлюканьем. И Джек ничего не может с этим поделать, потому что однажды у него была власть - над жизнью и смертью, над людьми и их умами. Джек всегда вызывал восхищение, будь он мальчишкой, выследившим и зарезавшись свинью, будь он подростком с акульими глазами, который каким-то образом умел подчинять. И пусть рядом нет Роджера, Джек чувствует деспота внутри себя, как тот бьётся о его виски изнутри, а шею сжать некому, и это так угнетает, это сводит Джека с ума.
А Ральф, он всё это видит, он единственный, кто может смотреть Джеку в глаза - такого, как Ральф, уже ничем не испугаешь - , и постепенно Джек думает о Ральфе от завтрака до полуночи, думает и думает, со злым весельем, с ненавистью тупой, безотчётной. "Я - главный" звучит у Джека в ушах, собственный шаг назад Джек видит во сне, и ненависть растёт, и так хочется сломать Ральфа, всегда хотелось, но с тех пор, с того белого парохода, трогать Ральфа страшно, Ральф неприкосновенен, его невидимыми руками обнимает Саймон, иногда его глазами смотрит Хрюша, и в конечном итоге Джек забирается на крышу, пьяный от церковного вина, и сам не знает, чего же он хочет. У него зубы острые, язык как жало и слова его, полные завуалированного смысла, жалят Ральфа день за днём, но всё мало, Ральф смотрит будто презрительно, Ральф ведь уже победил однажды, и когда Джек, сидя у каминной трубы, смеётся пьяно, глотая слёзы, ему бесконечно одиноко, потому что никто, совсем никто, не понимает, как же Джеку плохо, потому что Джек столько всего натворил. А ответственность на себя за это взял Ральф. И это Ральф, настороженный, задумчивый даже - он много думает с тех пор - подходит к нему по черепице, забирает бутылку и растирает большими пальцами слёзы Джека по острым скулам, и уголь течёт чёрными полосами, как пятна соуса по скатерти. Ральф ведь уже совсем взрослый, думает Джек, Ральф всё знает, он умеет навести порядок, он знает, что делать, Ральф - хозяин огня. И угольные капли стекают с подбородка, вполне сойдёт за маску, за которой нечего страшиться, и Джек подаётся вперёд и целует Ральфа, потому что ну что ещё ему делать, что ещё люди могут сделать, они ведь уже убивали вместе. Джек думает, может, Ральф научит его сожалеть.
Только разве Джек из той породы нелюдей, которые способны принять чью-то жалость?

@темы: После прочтения сжечь, Из моря, Не спрашивайте

---

©

@темы: Ништяки

---

«Fun and games, - said the officer».
Лучшая фраза в книге, блять.

Я прочитал «Повелитель мух» в оригинале и не могу найти силы для того, чтобы передать вам, котятки, всю пиздатость этой книги.
Она ахуенна.
Чуть позже объясню, почему, а вы пока поставьте торрент на закачку. Серьёзно. Вы обязаны это прочесть, вы хотите этого, без этой книги ваша жизнь не будет полной. Скачивайте.

(...)

Ни в коем случае не смотрите фильмы, они - херня, разве что в чёрно-белой версии 1963 года в совершенстве передана сцена с дикарскими танцами у костра. Я, при прочтении, никак не могла понять, как группа детей может избить ребёнка до смерти. Экранизация отлично с этим помогла. А в фильме 1990 года смотреть стоит только на мальчишку, который играет Джека, это акция «почувствуй себя педофилом».

Однако, вернёмся к книге.

Поначалу кажется, какого чёрта, Голдинг, ты закинул около тридцати британских школьников на необитаемый остров и не объяснил, как, но вот что я вам скажу: похуй. Считайте, это война, дети были загнаны в самолёт во время эвакуации и потерпели крушение в море, вылезли из воды ночью и та-да. Потому что, котятки, не важно, как. Важен сам остров, потому что он - площадка, он - сцена, на которой вам в самой простой форме покажут суть человеческой природы. Перед вами, с помощью пальм, шепота листвы, гула волн и палящего солнца разложат смердящий труп анархии.

Я читал в оригинале и был избавлен от стилистической части произведения - я получал информацию, не заостряя внимание на манере речи детей, на описании природы. Должен отметить, что природа там передана шикарно, однако в русской версии всё выглядит более чем скудно. Впрочем, если бы Голдинг парился ещё и над этим, то свихнулся бы.

Главный изюм в книге - её глубокий символизм. Символизмами и отсылками пропитаны персонажи, предметы и события, и если рассматривать сюжет с ракурса этих символов, то захочется облизать каждую страницу. Не столько привлекает тот факт, что Повелитель мух - это одно из имён дьявола, сколько та же «бабайка», что пугала детей по ночам, ведь эта самая бабайка была монстром, который не прятался в джунглях, не крался из моря, а жил у каждого из них внутри. Протагонисты и антагонисты выбраны идеально: порядок и анархия на первом месте, добро и чистое, тупое насилие на втором, и где-то там затесался толстенький очкастый разум, которому никто не придавал значения. Раковина и свиная голова, потом голый свиной череп, костёр и очки, и заточенные с обоих концов палки - всё имеет своё значение, и с этим хочется играть, как с новенькой железной дорогой.
Монолог Повелителя мух - легко представляемый, насмешливый, шипящий, пронизывающий, как сам ужас - одна из самых ахуенных сцен в книге, но всё же она блекнет в сравнении с самой последней, теряется в дыме, в почти слышной тишине, в этих переполненных смыслом фразах, и безутешном рёве, заполняющем берег.

Я бесконечно счастлив, что прочитал, и как-то стремительно расширяется список книг, которые я обожаю.

Было время (до прочтения), когда я думал, что эта история - невообразимая хуйня, но давайте начистоту, никто не даст хуйне Нобелевскую премию.

А теперь идите и читайте.

@темы: ©, My precious

---

Обрывки фраз - нет, осколки мыслей, мелкая такая незаметная пыль - не складываются во что-то единое, будто я разучилась думать блоками, разучилась думать вообще, и моё сознание превратилось в поток образов, рефлексов и направлений.

Учась на филолога, никогда не услышишь это прямым текстом, но впитываешь кожей так или иначе, эдакий постулат: язык важнее огня.

Иногда написать пост - всё равно что разобрать пакет из супермаркета.

(...)

Яйца в холодильник, печенье в вазу, консервы под подоконник, а целлофан со смайликом в ящик. Мне, после прочтения «Повелителя мух», нестерпимо интересно, а есть ли люди, предпочитающие - действительно предпочитающие, а не ошибающиеся по-детски относительно себя - хаос порядку? Ведь вокруг, куда ни глянь, высятся и ширятся системы. Система структуры молекулы, система проведения еженедельной уборки, система отбора эволюции. Я вижу системы везде, и они меня успокаивают, они обещают надёжность и подразумевают, что где-то существует план-алгоритм действий, которому можно следовать. Попадая в хаос, я чувствую лишь головную боль - физическое проявление растерянности и паники - и желание уничтожить всё к чёртовой матери, чтобы на пустыре возвести систему. Неужели существуют те, кто обходится без головной боли? Кому всё равно?

Мир не должен шататься - так я понял, что слишком избалован. Я привык к порядку, определённой структуре и предсказуемости, а ненадёжность, сомнения и неясность повергают меня в состояние, близкое к ощущениям первоклассника, который уяснил, что в школе хреново, и не хочет туда идти, а идти придётся. Я бы не сделал шаг веры, ребятки, нет-нет-нет, негативист не идёт туда, где нет дороги.

Сейчас моя система пошатнулась - будто у стола открутили одну из четырёх ножек, и я пытаюсь приладить оставшиеся три так, чтобы можно было спокойно есть. Это очень утомительно. Я ненавижу - не могу - заботиться о ком-то, кроме себя, строить планы на кого-то, кроме себя, и, если уж начистоту, я действительно думаю только о себе. Сейчас приходится делать иначе, принимать по двадцать звонков на дню, спешить, и меня это так бесит, что я готова растерзать первого попавшегося. Мать легла в больницу, за три дня её так и не продиагностировали, а я, в принципе, думаю разве что о том, какой же всё это геммор для меня. Мне неудобно. Я ощущаю на себе балласт ответственности, от которой получаешь разве что боль в спине. И это в некотором роде страшно.

Сколько всего приходится говорить и делать, чтобы никто не узнал, что ты сломанная бесчувственная скотина.

Я смотрю на детей - даже грудных, - и максимумом моих инстинктов оказывается физическая опека (проследить, чтобы не сдох).
Я смотрю на беременную unty и не понимаю, зачем.
Смотрю на её мужа и снова не понимаю, зачем ему.

В этом мире существует столько прекрасных вещей, а люди не могут придумать ничего лучше, чем плодиться и копить на высшее образование.

С этой колокольни кажется, что даже банальное стремление к президентскому креслу выглядит более интересным и заманчивым, нежели три белых лимузина на свадьбу.

Но что я могу знать, неправда ли? Я только глупая девочка. Мать так и говорила гинекологу на приёме «Она у меня ещё девочка». Я девочка, которая нуждается в цели, направлении и плане. Не этом, стандартном, с порождением других тварей, а настоящем плане. Я желаю создавать, строить, даже если это означает что-то ломать и уничтожать, меня коробит от мысли, что я - ординарный представитель рода человеческого. В последнее время «человек» звучит как оскорбление. Иногда мне кажется, что все эти декаденты, пытающиеся сделать из своей жизни красивое кино, не такие уж уебаны.

Где же я, чёрт возьми, подхватил эту заразу?

@темы: Из моря, Ветер крепчает

---

На счёт 11 серии Ганнибала.

(...)

Ребёночку Уилла действительно повезло, что его вырезали из мамочки, ибо эта большеглазая дура, похоже, вовсе не задумывалась о наследственности, отбирая доноров спермы.

@темы: Hannibal

---

Прелесть аллюзий в том, что они делают текст многоярусным, как срез геологической породы. Те, кому доступны отсылки и сравнения, смотрят вглубь, те же, кто не в курсе, жрут песок с поверхности.

@темы: Из моря

---

©

Составил недавно новый сборник в спортзал.

@темы: Ништяки, Like a DJ

---

Сначала ты полушутишь про мазохизм, а потом сидишь под палящим солнцем, ощущая, как жжёт красную, сгоревшую уже кожу, и изучаешь это чувство, и не надеваешь рубашку.

@темы: Из моря