Трепетная лань. Наклонности Гестапо.
Прошло полгода, отец вступил в права наследства, потащил меня на кладбище. Снег повсюду, мокрый поверх старой ледяной корки, степной ветер и кресты, кресты, кресты, плиты, плиты, и за ними старые кресты.
Как за дело взялись евреи, так появился порядок: никаких оградок, лавочки кое-где, брусчаткой выложены забитые родственниками места. Кладбище разделено на секторы, но, вот незадача, половина дорог не расчищена, пришлось идти между могил, по сугробам - чувствовала себя Иисусом, ходящим по воде. Кое-где свежие кучи земли, ям не видно под снегом. И везде эти плиты, серые, белые, чёрные, резные и нет, некоторые с человеческий рост - давай, сука, вырази весом надгробного камня свою любовь, - и фотографии и имена и даты. И кресты куда ни глянь.
Проваливаюсь на следующем шаге, отец, который в два раза тяжелее - нет. Смеётся, говорит, это всё грехи мои тяжкие меня вниз тянут. Он у меня который год постится, видимо, чем дольше живёшь, тем больше прогибаешься под отчаянной потребностью искать поддержку хоть в чём-то. Отвечаю, что должна бы тогда уже по колено в снегу быть. Молчит. У нас с ним, наверное, разное представление о грехах и их тяжести.
Я помню, как обнимала деда в день перед отъездом. Думаю, я простилась с ним тогда. Меня угнетает мысль, что мне больше так и не удалось побыть с ним наедине, ни во время прощания, ни через полгода по колено в сугробе на кладбище. Отец разговаривал с ним вслух, при мне, и я всё думал, как же это глупо.
Не так глупо, как все эти ебучии кресты. Я смотрел по сторонам и всё пытался сформулировать для себя вербальное выражение собственных чувств и... не мог. Мысль оформилась только сейчас, совершенно чёткая: кладбище похоже на свалку. Люди приходят, роют ямы, кладут туда тела, ставят памятники и навещают эти памятники пару раз в год, выполняя идиотский ритуал выражения признательности тому, кого надо было лелеять при жизни. И чем больше памятник, тем больше эта признательность, посмотрите, какая здоровенная мраморная плита, мы так его любили, видите, так любили. Всё, как принято, всё, как у людей.
После смерти тело не имеет никакого значения, отношение к нему оправдывается лишь тем, что физическое лицо привязано к образу в твоей голове, и просто избавиться от него с определёнными почестями кажется надругательством. Твои эмоции и чувства должны выражаться через общепринятые для таких эмоций поступки, и если твоя признательность не превращается в чёрный мрамор, люди скажут, что ты никогда не любил того, кто лежит в этой земле. Но все эти гробы и бесконечно растущие полотна кладбищ, чем они лучше мумий?
И вот я смотрю на эти вмёрзшие в снег венки, покосившийся резной крест, на пластиковую тарелку с нарезкой и конфетами и думаю, что все мы уже слишком запутались, чтобы всё исправить. Бросить и начать другое, лучше, не предусмотрено условиями игры.
Кладбище - это плиты, кресты, лица и имена. Ты смотришь на даты и не знаешь, кем был умерший, кого он оставил, что он сделал, от чего умер. Ты считаешь: три года назад, десять лет назад, пятнадцать, о, а этот был моим ровесником. И от того бессмысленность кажется непереносимой.
Я хочу относиться ко всему проще. Не зацикливаться. Но... не могу.
На чёрном камне белая чаша со змеёй. Этот человек был врачом. Пап, замутим деду такую же со знаком строителей?
Как за дело взялись евреи, так появился порядок: никаких оградок, лавочки кое-где, брусчаткой выложены забитые родственниками места. Кладбище разделено на секторы, но, вот незадача, половина дорог не расчищена, пришлось идти между могил, по сугробам - чувствовала себя Иисусом, ходящим по воде. Кое-где свежие кучи земли, ям не видно под снегом. И везде эти плиты, серые, белые, чёрные, резные и нет, некоторые с человеческий рост - давай, сука, вырази весом надгробного камня свою любовь, - и фотографии и имена и даты. И кресты куда ни глянь.
Проваливаюсь на следующем шаге, отец, который в два раза тяжелее - нет. Смеётся, говорит, это всё грехи мои тяжкие меня вниз тянут. Он у меня который год постится, видимо, чем дольше живёшь, тем больше прогибаешься под отчаянной потребностью искать поддержку хоть в чём-то. Отвечаю, что должна бы тогда уже по колено в снегу быть. Молчит. У нас с ним, наверное, разное представление о грехах и их тяжести.
Я помню, как обнимала деда в день перед отъездом. Думаю, я простилась с ним тогда. Меня угнетает мысль, что мне больше так и не удалось побыть с ним наедине, ни во время прощания, ни через полгода по колено в сугробе на кладбище. Отец разговаривал с ним вслух, при мне, и я всё думал, как же это глупо.
Не так глупо, как все эти ебучии кресты. Я смотрел по сторонам и всё пытался сформулировать для себя вербальное выражение собственных чувств и... не мог. Мысль оформилась только сейчас, совершенно чёткая: кладбище похоже на свалку. Люди приходят, роют ямы, кладут туда тела, ставят памятники и навещают эти памятники пару раз в год, выполняя идиотский ритуал выражения признательности тому, кого надо было лелеять при жизни. И чем больше памятник, тем больше эта признательность, посмотрите, какая здоровенная мраморная плита, мы так его любили, видите, так любили. Всё, как принято, всё, как у людей.
После смерти тело не имеет никакого значения, отношение к нему оправдывается лишь тем, что физическое лицо привязано к образу в твоей голове, и просто избавиться от него с определёнными почестями кажется надругательством. Твои эмоции и чувства должны выражаться через общепринятые для таких эмоций поступки, и если твоя признательность не превращается в чёрный мрамор, люди скажут, что ты никогда не любил того, кто лежит в этой земле. Но все эти гробы и бесконечно растущие полотна кладбищ, чем они лучше мумий?
И вот я смотрю на эти вмёрзшие в снег венки, покосившийся резной крест, на пластиковую тарелку с нарезкой и конфетами и думаю, что все мы уже слишком запутались, чтобы всё исправить. Бросить и начать другое, лучше, не предусмотрено условиями игры.
Кладбище - это плиты, кресты, лица и имена. Ты смотришь на даты и не знаешь, кем был умерший, кого он оставил, что он сделал, от чего умер. Ты считаешь: три года назад, десять лет назад, пятнадцать, о, а этот был моим ровесником. И от того бессмысленность кажется непереносимой.
Я хочу относиться ко всему проще. Не зацикливаться. Но... не могу.
На чёрном камне белая чаша со змеёй. Этот человек был врачом. Пап, замутим деду такую же со знаком строителей?